Крест и порох - Андрей Посняков

– Вкусно ли тебе, ненасытная дочь отца семи смертей? – Старуха, не скрываясь, стала старательно мазать живот девушки своей отравой. – Хочешь еще?

Хэдунга зарычала, оглядываясь, но защищенного знаками земли, воды и растений казака разглядеть не могла.

– Пошла, пошла отсюда, – старуха замахала на тварь руками, словно отгоняя надоедливую муху. – Пошла прочь!

Та покрутилась еще немного, принюхиваясь то к девушке, то к старухе, недовольно клацнула зубами и поковыляла в туман искать более съедобную жертву. Нине-пухуця кивнула и тоже рассеялась. А следом, охнув и глубоко вздохнув, пришла в себя и юная шаманка.

– Ты как? – с облегчением спросил ее Матвей, крепко сжав руку, но его вопрос совпал с точно такими же словами девушки.

– Да целые вы, целые, – сварливо ответила обоим лжеказачка. – Токмо отлежаться сегодня не мешало бы. А воину сему ден пять еще поберечься, резко не двигаться. Бо рана токмо зарубцевалась, как бы чего не вышло.

– Спасибо тебе, Нине-пухуця, – все же приподнялась Митаюки. – Но ведь ты поклонница смерти! Почему ты меня спасла?

– Ты не поверишь, дитя, но в моей долгой жизни у меня никогда не было ученицы, – поднялась на ноги казачка Елена. – А ты мне подойдешь. Ты любишь смерть и страдания так же сильно, как люблю их я… Ладно, оставайтесь вдвоем, поправляйтесь. Пойду, что ли, священника помучаю? Он забавный. Все еще надеется устоять супротив приворотного зелья и учения девичества.

Недостроенный острог встретил возвращение прихрамывающего, держащегося за бок Матвея приветственными криками, ему и жене сразу выделили завешенный пологом из сыромятины угол в одном из срубов и тут же поставили обоих в смену следить за кострами. Холодно было на острове – чтобы не замерзнуть ночью, топить очаги приходилось постоянно. Подбрасывать дрова по силам и раненому.

Казаки тем временем готовились к новой вылазке, которая как раз ночью и началась. В вечерних сумерках Ганс Штраубе увел от острова обе ношвы – в них находилось два десятка воинов, окормлять которых отправился отец Амвросий. Хотя и остяка Маюни, конечно же, в поход тоже взяли. Как же обойтись без следопыта, нечувствительного к колдовским чарам?

Высадившись на берег, ватажники быстрым шагом двинулись вверх по реке, в то время как ношвы вернулись назад и были демонстративно оставлены на берегу возле челнока – дабы издалека было видно, что все на месте.

До рассвета преодолеть травянисто-моховую тундру путникам не удалось, и ночевали они под прихваченными для этого дела пологами. Но дело привычное! Отдохнули – и в путь.

Второй переход закончился среди кустарников. Здесь казаки отдохнули подольше, на день разбредясь среди ивняка – дабы издалека толпу колдун не приметил, – а ночью разведя костер и прожарив прихваченное подсоленное мясо. Двинулись дальше после полуночи и, как немец и подгадывал, к рассвету добрались до лесных опушек. Отдыхать сотник не позволил, вел и вел воинов вперед под прикрытием лиственных крон, только в сумерках разрешив людям буквально упасть от усталости. Жестко – зато к нормальному, дневному образу отряд вернулся сразу. Выспались – и все в порядке.

На морском берегу в это самое время ношвы величаво путешествовали от острова к разоренному острогу и обратно, перевозя спрятанные Силантием Андреевым сокровища – пищали, кулеврины, наконечники сломанных копий и стрел, бочонки с порохом, церковную утварь. Не поленились даже покидать в воду и отбуксировать на новое место разбитый тупыми зверями храм. Он был рублен «в лапу», а не «в чашку»[1], и потому бревна легко различались. Иван Егоров делал все это старательно, демонстративно, надеясь привлечь к себе внимание летающих разведчиков. Пусть думают, что пришельцы хозяйством заняты, и в других местах казаков не ждут.

До намеченной излучины казаки добрались на восьмой день. Не потому, что дорога была длинной, а потому, что нехоженой. Деревья на берегу росли так плотно, что местами путь приходилось прорубать, местами убирать в сторону повалившиеся деревья, местами обходить слишком уж высокие и путаные завалы. Про такой пустяк, как переход вброд холодных, а порой и глубоких проток, впадающих в реку, не стоило и поминать, на фоне всего прочего это уже были сущие пустяки.

Понятно, после такого перехода Штраубе дал казакам полный день отдыха, хлопнул Маюни по плечу:

– Настало твое время, храбрец. Проведай ступай, как там язычники ныне живут. Стоит на прежнем месте лагерь их ратный али бросили? Может, хитрость какую для обороны придумали после того, как побили их дважды?

Остяк кивнул, кинул к ногам немца заплечный мешок, проверил, хорошо ли держится ремень с саблей на поясе, – и шмыгнул в кусты.

Вернулся он довольно поздно, когда казаки уже начали беспокоиться. Хлебнул воды из заботливо поднесенного корца, кусил край от куска вяленого мяса и начал говорить:

– Я, значится, на тропки окрестные не совался, все кустами да кустами полз, да-а. Как чувствовал: шагах в ста у реки воины сир-тя стоят. Трое. С копьями, со щитами, да-а. Вестимо, караулят.

– Поумнели дикари, – потер нос Семенко Волк. – До сторожей додумались. А что за щиты?

– В половину роста размером, из ивы плетенные.

– Это хорошо, плетеный рогатина пробьет, – закивали казаки. – Вот супротив сабли сие плохо. Коли рубить, то с первого раза тела не достанет. Да и колоть коли – то как повезет.

– Ты дальше, дальше сказывай, во имя святой Бригиты! – поторопил лазутчика Штраубе.

– Я от реки из интереса прошел и еще дозор среди деревьев заметил, – продолжил остяк. – Вестимо, они везде окрест воинов для присмотра поставили, да-а.

– До лагеря добрался?

– Знамо, дальше покрался, да-а, – кивнул Маюни и кусанул еще мяса. – На краю залег. Чумы там стоят, где и ранее, однако же сир-тя больше стало, да-а. Щитов много, да-а. Но не ходят с ними, у чумов кучей лежат. Иные воины с копьями, иные без. Лодку видел, корзины с рыбой вытаскивали. Опосля летучий зверь садился, все съел, да-а. Мыслю, для них, колдунов небесных, у них тут лагерь. Зверей кормят, дабы им далеко не летать, силы напрасно не тратить. Да-а…

– Понятно, – кивнул немец. – Дальше!

– За чумами два зверя маячат. Вестимо, нас ждут, дабы сожрать, как появимся. Однако же и колдун при них особый, тайный.

– Это как? Что же из тебя по одному слову тянуть приходится, клянусь святой Бригитой?!

– Это… Да-а… – словно специально оттягивая с ответом, Маюни откусил еще мяса. – Колдунов сир-тя там завсегда три было. А ныне, смотрю, токмо два. Да-а… Полежал, глядь – а один из чародеев в чум крайний зашел, а другой вышел, и в березняк. По нужде, знамо. Да-а… Полежал еще, много спустя опять поменялись. Мыслю, прячется теперь один из них, да-а. Дабы, как прежде, зараз не свалили. А не свалим – зверей зубастых громадных нашлет.