Дар богов - Алина Егорова

– Думаешь, там дичь? Вряд ли. Зверь здесь не ходит.

Сахьян разговаривал с собакой как с человеком и был уверен, что та все понимает.

К этой яме-ловушке, к которой они вышли, вела удобная, но очень извилистая тропинка.

– Чего тебя понесло напрямки? Могли бы пойти в обход, – ворчал Сахьян, убирая с лица налипшую паутину.

Он осторожно подошел к яме. Потревоженные еловые ветки свидетельствовали о том, что в яму кто-то угодил.

– Молодец, Жужа! – похвалил он свою питомицу.

Сахьян нетерпеливо раздвинул ветки и заглянул в яму, надеясь обнаружить в ней дичь, но вместо дичи на дне неподвижно лежал человек.

– Эй, – окликнул его охотник. – Ты меня слышишь?

Человек не подал никаких признаков жизни – ни движением, ни голосом.

Сахьян озадачился. Жив ли он, или помер, непонятно. Во всяком случае, нужно проверить. Охотник закрепил на краю ямы веревку и спустился по ней в яму.

Лежал там мужчина примерно сорока лет, одетый в грязную, но хорошую одежду, с исцарапанным, небритым лицом. Мужчина дышал. По всему следовало, что он нездешний, а точнее городской. Только городские могут так одеться, идя в тайгу, – в хорошую, но непригодную для леса одежду и сапоги – тоже хорошие, кожаные, но короткие и промокаемые.

Сахьян выбрался из ямы, чтобы соорудить подъемное устройство. Тушу зверя обычно вытаскивают, привязав веревку к его конечностям, а чтобы вытащить человека, требовалась конструкция посложнее.

– Тяжелый бугай! – посетовал Сахьян.

Угодивший в яму путник имел плотное телосложение при высоком росте, редкие для здешних мест светлые волосы, европейские черты упитанного лица. Про таких бабушка Сахьяна говорила: «Пока толстый сохнет, худой сдохнет». Эта ее присказка пришла Сахьяну на ум не случайно – еще неизвестно, сколько пролежал в яме этот крепыш, а в таких условиях, в холоде и голоде, жировая прослойка – неплохое подспорье.

– Потерпи, брат, здесь недалеко, – приговаривал он скорее для себя, чем для своей пребывавшей без сознания ноши.

Метрах в пятистах был ручеек, за ним располагалась изба Халхима, которого жители близлежащего поселка Цунай считали шаманом, поскольку тот, по их мнению, вел соответствующий образ жизни: умел врачевать, владел техникой гипноза и, как поговаривали, знался с нечистой силой. Также Халхим разбирался в травах и кореньях, как зверь, чуял запахи, видел в темноте и слышал едва различимые звуки. Он прекрасно сам себя всем обеспечивал и не зависел от других людей: охотился, рыбачил, выращивал на грядках возле избы картошку, держал козу и кур, одежду и обувь шил из звериных шкур. Люди из поселка часто обращались к нему за медицинской помощью, из-за того что фельдшерский пункт был куда дальше избушки шамана и ему они доверяли больше, чем врачам. Сельчане в знак благодарности и почтения часто приносили Халхиму дары: кто мед, кто соль привезет, кто новый нож подарит, а кто его приемному сынишке Ваньке гостинец какой-нибудь принесет.

Настоящего имени шамана никто не знал. Все его звали Халхимом, что на языке манси означало «ветер». Откуда он взялся в тайге, сколько там живет и когда родился – это никому не было известно, даже участковому Матвею. Халхим, как и полагалось добропорядочному гражданину, имел паспорт, в котором значилось, что зовут его Абрамом Львовичем Форельманом и ему семьдесят лет. Но какой он, скажите на милость, Абрам Львович? Еврей в тайге?! Это же смех на палке! Глаза у Халхима узкие, лицо круглое, как луна, черты лица плавные, как бы приплюснутые. Манси он или в крайнем случае хант. И лет ему не семьдесят, а гораздо меньше – это и медведю понятно, не только Матвею. У них в тайге люди здоровые, долгожителей немало, но чтобы в семьдесят лет таким бодрячком держаться – на целый месяц на охоту в тайгу уходить, – этого еще не бывало. Да и выглядел Халхим лет на сорок, не больше. Жил он всегда один – ни родни, даже дальней, ни жены его никто не видел. Три года тому назад он в лесу нашел мертвую зэчку и мальчонку при ней, еле живого. Пацан крепким оказался, хоть и тощим, замученным кочевой дорогой. Зэчка почти месяц с ним по тайге шаталась, от преследователей пряталась, да так усердно, что с пути сбилась. А скорее всего, пути она и вовсе не знала – шла наудачу. Пацаненка Абрам Львович взял к себе, вылечил его простуженный организм, поставил на тоненькие ножки и стал ему вместо отца. Звали мальчишку Ваней – это он сам сказал. Своей фамилии по малолетству ребенок не знал, поэтому приемный родитель записал его на свою – Форельман.

* * *

Сахьян чувствовал себя виноватым в том, что путник упал в яму – ведь это была его яма, – поэтому считал своим долгом помочь пострадавшему. На его непрофессиональный взгляд, с мужчиной ничего серьезного не случилось: руки-ноги целы, шею он не свернул, иначе бы выглядел куда хуже – а то, что он слаб и простудился, так эту хворь Халхим из него выгонит, он – знатный шаман, еще не таких хворых на ноги поднимал.

– В яме нашел. Без памяти, но дышит и горячий весь, похоже, воспаление, – сказал Сахьян шаману.

– Неси в дом, – распорядился шаман. – Ванька, помоги!

Белокурый светлоглазый малец проворно широко распахнул двери, чтобы Сахьяну было удобно внести больного в избу.

Ванька с кошачьей ловкостью прошмыгнул вперед, мигом убрал с кровати лежавшие на ней вещи.

– Вот, это под голову, – деловито протянул он набитый плевелом валик. – И одеяло.

– Не больше шести дней он в яме лежал, – доложил шаману охотник. – Я в прошлый четверг яму на зверя наладил, а сегодня – среда. Выживет. Он мужик крепкий. Выживет ведь? – Сахьян с надеждой заглянул в узкие глаза шамана.

Халхим ничего не ответил. Он оценивающе посмотрел на больного, что-то прикидывая в уме.

– Выйди, – коротко приказал он гостю, имея в виду, чтобы тот покинул закуток, в котором положили больного.

Сахьян моментально отступил в переднюю половину избы, которая служила чем-то вроде приемной. Там стояли большой кедровый стол и длинная лавка. На этот стол обычно гости выкладывали из своих объемных сумок подношения.

Сахьян уселся на самый краешек лавки и стал терпеливо ждать, когда Халхим осмотрит больного и вынесет свой вердикт.

– Где твоя яма, говоришь? – спросил шаман.

– По дороге на Большой валун. Там кабанья тропа.

– Валун, – пробормотал шаман.

– Что, выживет?

– Луна убывает. Ты, что мог, сделал, дальше – как бог даст.

– Но он все-таки…

– Ступай.

Охотник взял свой ярдам, торопливо надел шапку и направился к выходу.

В душе у него хороводили черти: если шаман не дает обнадеживающих прогнозов, значит, дело худо. Но, с другой стороны, он и не предрекал больному смерть. Может, и правда все дело в убывающей луне? Ему виднее.

Прощаясь, Сахьян бросил смущенный взгляд на стол и помялся. Ему было неловко за свой сегодняшний визит к Халхиму, за то, что создал хлопоты, и за то, что ему нечем его отблагодарить. «Надо будет непременно зайти, принести ему дичь и заодно справиться о здоровье больного», – подумал охотник.