Дондог - Антуан Володин

Никогда еще она не проливала столько пота во время танца или, может быть, давным-давно, в предыдущих существованиях, на комсомольских балах своей юности или на допросах врагов народа между двух войн. Она еще раз истово встряхнулась. Во все стороны, словно пригоршня зерен, разлетелись капли пота, где-то во тьме невесть на что осели. Она больше не била в свой колдовской бубен. Инструмент был столь же прекрасен, как полная луна, и имел те же пропорции, но не испускал света. Его опоясывали колокольчики, они позвякивали еще секунды три.

Кругом было чудовищно темно, словно на дне шахты. Теснилось куцее пространство. В действительности это была ванная, в которую за туалетными надобностями никто не заглядывал добрых сорок девять с гаком лет.

Когда по трубам и бетону раскатился последний раскат грома, когда перестал сотрясаться раструб душа, когда внезапная тишина стала уже не такой внезапной, когда миниатюрным остроугольным черепам хищных зверушек приелось клацать зубами и челюстями, когда хрип кромешной тьмы растворился в ропоте банальной ночи, когда перестал хлестать и струиться по керамическим плиткам пот, когда она вновь обрела сознание, когда под ногами возникло ощущение, что земля, которая ее носит, тверда и реальна, Джесси Лоо отделилась от своего колдовского барабана, прислонила его к ванне и вслушалась в последнее побрякивание железных бубенцов. Потом шагнула к двери и открыла.

Как раз ту самую дверь, которую ни Маркони, ни я не преуспели, обосновавшись в 4А, отпереть, и открыла без каких-либо усилий изнутри Джесси Лоо. Не иначе у нее был ключ, или же она, в отличие от нас, знала какие-то окольные пути. Разнесся пневматический звук, какой бывает, когда в шлюзовую камеру врывается наружный воздух. В тот миг, когда дверь отворилась, с ее рамы сорвалась, тут же осыпаясь, бахрома омерзительной грязи.

Маркони как раз под всем этим, на пороге, и кемарил. Весь этот пыльный ворох пришелся ему в прореху между рубашкой и кожей, в ответ он захрипел. Тараканов встревожило внезапное появление Джесси Лоо, и, не считая нас с Маркони, они так и прыснули врассыпную, рискуя затоптать друг друга или набить изрядные шишки. Я слышал, как они, не сбавляя скорости, перебрасываются репликами. Им не нравилась Джесси Лоо, и они в голос об этом заявляли.

Старуха нагнулась над Маркони. Схватила за что попало. Под руку попала мочка уха, грязная рубаха, жирное плечо. Маркони взбрыкнул, чтобы высвободиться, и тут же снова впал в свою темную апатию. Она выпустила его. От нее исходил запах берлоги в Черном коридоре. От нее несло затхлостью переезда, пожаром, путешествием по подвесной дороге и на спине у яка, лунным светом, зловонными шаманскими безднами.

— Ну как?.. Разве мы не славно поработали, мой Гюльмюз? — спросила она.

Маркони пошевелил рукой.

— Он выдал на-гора какую-то ерунду, — пробормотал он.

Маркони говорил обо мне. Его одышку усугубляла слишком жаркая тьма. Через каждые два слога он прерывался, чтобы перевести дыхание.

— Ты находишь? — сказала Джесси Лоо.

— Мы что, узнали что-то о Шлюме? Или о Йойше Бальбаяне? Нет. Говоря о Габриэле Бруне, он и вовсе не понимал, о ком идет речь. О его матери, бабушке или о матери кого-то другого. Мы что, узнали что-то о его бабушке?

— Все это не так уж важно, не так важно, — оборвала Джесси Лоо.

В ванной звякнула о какую-то эмалированную поверхность капля: тяжелая слеза сырости или капелька пота.

— Он притворялся, — продолжал Маркони. — Его беспамятство притворно. Нужно было его отметелить. Когда метелишь, получаешь ответы, которые хочешь. Он от начала и до конца притворялся.

— Ну и что, — сказала Джесси Лоо. — Это позволило нам выиграть время. Он, как-никак, рассказывал свои истории, а не гонялся за тобой с ножом. Уже кое-что. Тихо и мирно тратил силы. Приближался к Кукарача-стрит.

— Он нас здорово провел, — упрямствовал Маркони.

— Вовсе нет, мой Гюльмюз. Его память была больна с самого начала, ну а тут она оказалась просто пуста. Но он оставался настороже. Он знал, что его слушают. И поэтому говорил о чем-то другом.

— Это он здорово провернул, заметь-ка, — кивнул Маркони. — Раньше так поступали все. Во время допросов.

— Да. Так поступали все, — подтвердила она.

Они одновременно протяжно вздохнули. Возможно, оба испытывали ностальгию по ночным задержаниям, по помещениям, где разворачивалась борьба с врагами народа, по той поре, когда инквизиторы и допрашиваемые старались как можно дольше говорить о чем-то другом.

— А теперь? — спросил Маркони.

— Кончено, — заверила она. — Больше он ничего не скажет.

На меня она едва взглянула. Просто убедилась, что я никуда не делся. Ее старческое пренебрежение обидело меня. Я перестал кормить их баснями, это верно, и мои органы отныне двигались не слишком рьяно, особенно те, что связаны с легкими. Ну и что? Я еще не закончил с существованием. Я валялся в своем уголке, но в голову мне время от времени приходили мысли. Ей не мешало бы это заметить и об этом упомянуть.

— Он больше ничего не скажет, — добавила Джесси Лоо, — но взрыв еще возможен. У него есть запасы. Он еще может выплеснуть свою последнюю энергию, чтобы отомстить.

— А, опять месть, опять эта месть, — пробурчал Маркони. — Опять эта идиотская месть.

— Да, — сказала Джесси Лоо. — Увы, она прочно засела у него в голове…

Маркони жалобно застонал.

— Что бы ни произошло, — продолжала Джесси Лоо, — я провожу его до самой Кукарача-стрит. Чтобы все закончить. Я обязана это сделать. Из уважения к Габриэле Бруне.

— Что бы ни произошло, — пропыхтел Маркони. — Что ты имеешь в виду?.. Даже если у него еще достанет сил меня прикончить, да?.. Ты это имеешь в виду?

— Да, — сказала Джесси Лоо. — У меня от этого разрывается сердце, Гюльмюз. Но есть вещи, противостоять которым я не могу.

— Ну да, конечно, — пропыхтел Маркони с горечью. — Вещи, ну как же.

За прошедшую ночь мы с Маркони заметно съежились. Легко было это обнаружить, сравнив нас с Джесси Лоо. Шаманка возвышалась над нами наподобие взрослого, нагнувшегося к детям или собакам. Она была похожа на ту столетнюю старуху, которая два дня тому назад наставляла меня о Черном коридоре и его обугленных или уцелевших обитателях. По размышлении, я думаю, что это была та же самая персона, даже если сейчас она выглядела чудовищно более древней и весомой, не такой уязвимой. Она носила старинную монгольскую накидку, от которой с годами оторвался один рукав. Она сняла с головы свой железный венец и прицепила его к поясу. Колокольчики и крохотные черепа хищников постоянно побрякивали. Все это колыхалось на уровне наших ушей, когда мы задирали к ней голову.

Потом Джесси Лоо и Маркони поссорились: старая пара, которую нимало не смущали случайные свидетели.

Маркони, как и я, обливался потом, словно перед последним мгновением. Он боялся. Он знал, что последнюю смерть ему не пережить. Джесси Лоо объяснила ему, что впредь не сможет вмешиваться в его судьбу. Она оперировала чисто техническими доводами. Он ее прервал. Его не интересовала техника. Его не интересовало больше ничего, только бы знать, прикончу я его или нет. Она утверждала, что ничего об этом наперед не знает. Все зависит, говорила она, от того, что еще уцелело от моих инстинктов убийцы.