Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви - Николай Чадович

– Так сразу и направил! – засомневался Вершков, в подобных вопросах, похоже, разбиравшийся. – Даже без вазелина? Не верится что-то.

– Я же сказал, что дело подошло к своему естественному завершению. Последовало бурное извержение семени, которое и заменило собой смазочное вещество. Такие люди, как Зубов, могли без всякого перерыва совершить два-три полноценных половых акта.

– Вот жеребец! – похвалил князя Вершков. – И что же дальше? Как отреагировала на эту вольность самодержица всероссийская?

– Сначала никак. То есть позволила князю завершить начатое. Зато на следующий день ему была пожалована деревенька в Козловском уезде, а к ней семьсот душ крестьян.

– Ублажил, значит…

– В дальнейшем забавы такого рода стали у матушки регулярными. По неподтвержденным источникам, она доверительно сообщила своей статс-даме, что полностью избавилась от запоров, мучивших ее в последнее время. Чины и ордена посыпались на юного князя дождем. К сожалению, матушка протянула недолго и, сидя на горшке, скончалась от сердечного приступа.

– Вы поведали нам весьма поучительную историю, – сказал Разломов, – а заодно описали весьма радикальный способ борьбы с запорами. К сожалению, он не для всех приемлем.

– Это проблема скорее моральная, чем медицинская, – пожал плечами Балахонов.

Сразу вслед за ним слово взял литовец Бармалей. Ему тоже не терпелось поведать собравшимся историю о женской заднице. А поскольку эта задница принадлежала непосредственно ответственному работнику Госкомпечати Крестьянкиной, все приготовились внимательно слушать.

Дело происходило примерно год назад на Рижском взморье, где проводился предыдущий семинар ТОРФа.

Восточный человек Хаджиакбаров, написавший монументальный роман о том, как его смелые и предприимчивые земляки, добравшись до Марса, стали разводить там хлопок и морковку, решил подольститься к всесильной Крестьянкиной, которая могла издать его опус хоть стотысячным, хоть миллионным тиражом.

Ради этого он оказывал ей всякие мелкие услуги – дарил дешевенькие букеты, подавал в гардеробе шубу (дело происходило поздней осенью), сопровождал в прогулках по прибрежным дюнам.

А надо сказать, что балтийские дюны имеют весьма коварный характер. Это, конечно, не зыбучие пески Берега Скелетов, но сюрприз могут преподнести еще какой. Вода и ветер создают в дюнах пустоты, незаметные на глаз.

На одну из таких естественных ловушек и нарвалась Крестьянкина во время своей очередной вечерней прогулки. Провалившись по колено в песок, она не удержала равновесия и приняла ту самую позу, которую сотник-заочник Бубенцов охарактеризовал как букву «г».

Несколько приотставший Хаджиакбаров смело бросился на выручку спутнице, но тоже провалился в песок и в аналогичной позе оказался у нее за спиной.

Все это происходило прямо напротив тамошнего Дома литераторов, на балконах которого, несмотря на холод и сгущающиеся сумерки, находилось немало зевак. Все они с интересом наблюдали за странным поведением Крестьянкиной и Хаджиакбарова.

И их можно было понять! Представьте себе такую сцену. Посреди пустого пляжа стоит на четвереньках пожилая женщина в норковой шубе и пуховом платке, а сзади к ней пристроился цветущего вида брюнет в дубленке. При этом оба они практически в такт друг другу производят лихорадочные движения вперед-назад.

Как еще можно прокомментировать это происшествие с расстояния, мешающего разглядеть детали? И циничные комментарии последовали незамедлительно: «Вот как приспичило!», «Горячая старушка!», «Такой джигит кого хочешь зажжет!»

Прошло не меньше пяти минут, прежде чем наиболее трезвые наблюдатели разобрались в сути происходящего и послали на пляж спасательную экспедицию.

В быстро наступившей темноте один сапог Крестьянкиной разыскать так и не удалось. Хаджиакбаров доставил ее в Дом литераторов на руках, но важная чиновница впоследствии почему-то стала избегать его, и роман о марсианских хлопкоробах так и не увидел свет.

– Коллеги, а сколько голых женских задниц пришлось видеть вам… ну, скажем, на расстоянии вытянутой руки? – лукаво прищурился Разломов.

– На расстоянии вытянутой руки… – задумался Вершков. – Порнухи, конечно, не считаются?

– Конечно.

– Тогда не больше дюжины.

Все принялись вспоминать, загибая пальцы и едва слышно шепча: «Таня, Наташа, Оля, Марина, Сара…» Рекордную цифру – сорок шесть – назвал еще сравнительно молодой губастый украинец Захаренко.

– Поставим вопрос иначе, – продолжал Разломов, – сколько очаровательных девичьих попок вам приходилось видеть с того же расстояния?

– Мы не педофилы. – Вершков плотоядно облизнулся.

Тут большинству из присутствующих похвастаться было нечем. Исключение составлял лишь литовец Бармалей, начавший половую жизнь в детсадовском возрасте. Но и он назвал смешное число – три.

– А я, признаюсь, имел удовольствие лицезреть эти прелести сотнями, если не тысячами, – со значением произнес Разломов.

– Вы, случайно, не сантехником в женской бане работали? – Такое предположение высказал Балахонов.

– Нет. И не гинекологом в больнице. И даже не оператором газовой камеры в фашистском концлагере. Я работал инструктором по плаванию в пионерском лагере «Артек».

– Неужели и в «Артеке» зэки сидели? – ужаснулся Костя.

– Что вы! Это было в самом начале тридцатых годов, еще до моего первого срока. Незадолго до этого я победил на первенстве республики по плаванию. Возглавлял комсомольскую ячейку на одном оборонном заводе. Кому еще можно было доверить воспитание подрастающего поколения? Нравы тогда были еще не столь пуританскими, как в последующие годы. Насаждался культ здорового тела. На слуху были идеи Айседоры Дункан и Семашко. Нагота не считалась чем-то предосудительным. Даже лозунг такой существовал – «Не трусь – снимай трусы». Водные и воздушные процедуры подростки принимали исключительно голышом. Хотя пионеры и пионерки раздельно. На инструкторов и пионервожатых эти ограничения не распространялись. Мы считались существами как бы бесполыми. Вот и представьте себе – на пляже лежит попками кверху вся старшая девичья группа, это человек сто пятьдесят – двести. А я с мегафоном и секундомером в руках расхаживаю по бережку, наблюдая за продолжительностью процедур и общим порядком. Ну и, безусловно, засматриваюсь на попки. А они разные. Одни смуглые, как персик, другие – белые, как молоко. Есть попки плоские, почти мальчишеские, а есть такие, что похожи на два сложенных вместе футбольных мяча. В конце концов такое изобилие начинает приедаться. Обращаешь внимание на что-нибудь особенное. На шрам от собачьих зубов. Или на родимое пятно в форме сердечка. Проходит двадцать минут, и я через мегафон отдаю команду перевернуться. Все сто пятьдесят пионерок дружно переворачиваются животиками кверху. А я знай себе хожу…

– Вид со стороны животика вам нравился меньше? – уточнил Балахонов.