Девочка на шаре - Марина Друбецкая

Фарфоровая, не отнимая рта, произвела пальцами пантомиму — дескать, напишу адресок. И написала, пока Эйсбар приводил в порядок костюм.

Пока он добирался до города, начало смеркаться. Заехал в монтажную — пустые хлопоты. Стул Викентия пуст, одиноко стоит на столе его вымытая чашка, в которую обычно налит крепкий сладкий чай. Эйсбар достал из кармана записку с каракулями Фарфоровой: адресок отсылал на Олений Вал. Наверное, где-то в Сокольниках. Однако длинному дню с чумными разговорами и дачными утками пора было кончаться. Хотелось домой, в свое тепло, заказать из ближайшей ресторации ужин и посидеть в тишине за куском мяса и стаканом портвейна. Бросить все — снимать детективы. Уехать… Куда? В Крыму построили русский Холливуд. Нет, там уже наверняка слишком многолюдно. В Сибири студий нет. Лучше в Берлин — немцам понравилась «Защита Зимнего», точно дадут работу.

Время стало двигаться по загадочным траекториям, более всего напоминающим Эйсбару странные углы: дни казались многообещающими и неожиданно быстро сходили на нет. Пятница сменяла вторник, как будто через среду и четверг время следовало без остановки. След Викентия простыл. Без него монтаж кружил на месте. Фильмовые перипетии накапливались у Эйсбара в голове и уже несколько подгнивали. Однажды утром он в конце концов поехал в Сокольники искать Жореньку.

Автомобиль мчался вдоль извилистой набережной реки Яузы: черные изломы голых лип, вертикали труб и горизонтали фабричных корпусов темно-красного кирпича, туннели, в которые то и дело ныряло авто, — дорога напомнила Эйсбару о детективном сюжете, который крутился у него в голове. Выложенный из черного камня массивный дом прятался в леске. На звонок вышел сам Жоренька. «Актер Актерыч», — усмехнулся Эйсбар. Жоренька выглядел на удивление авантажно: на славу отмыт, волосы подстрижены и гладко зачесаны назад, в черном шелковом шлафроке, источает изысканный — лимонный — запах одеколона, с сигариллой в мундштуке. Он выпрямился и в целом вернулся к былой величавой поступи.

— Сергей Борисович Эйсбар, гений русской кинопостановки! — провозгласил он, как будто Эйсбар ступал на подмостки, а там, в глубине комнат, располагался не видимый пока партер.

— Что с вами, Жорж? — сухо спросил Эйсбар, сбивая пафос. Он прошел в гостиную и, не снимая пальто, сел в кресло. Великолепный, однако, интерьер. Пятиметровый потолок с цветными витражами, черного дерева обивка стен и лестница, уходящая к внутреннему балкону, громадный камин, на панели которого вырезана новомодная египетская живность: сова с телом юноши, сова с человеческими руками. Как же клоун Александриди сподобился разместиться в эдакой роскоши?

— Со мной?! Со мной происходят дивные вещи, мой друг, — разглагольствовал меж тем Жоренька. — Сегодня позирую для скульптуры Ворона-освободителя. Айда со мной? С вас тоже мерочку снимут! А?

— Какую мерочку, Жорж! Вы опять бредите?! Вы, полагаю, читали гнусный пасквиль в «Московском муравейнике»? Что за история? Откуда у них пленка из «Защиты Зимнего»? Что все это значит?!

Александриди дернул за настенный шнур, и в гостиную вплыла барышня, с головы до ног зашторенная в строгое платье, с подносом, на котором красовались закуски и флакон с коньяком.

— Ты же режиссер, Серж, — сменил интонацию Жоренька. — Уткнулся в свои кадрики и не видишь, как над планетой встает черное солнце! Шикарное, как черный жемчуг. Мы очистим монументальный торс нашей державы от бессмысленных украшеньиц! Царствующие особы, их поклонники — все это пыль времен. Требуется мощная поступь — бум! бум! бум! Слышал про нового художника Александра Дейнеку? Вот кто умеет рисовать русских великанов! Если бы ты перенес его полотна на экран, Серж! О, какая бы это была сила! Есть люди, готовые финансировать… Опс! — Он подхватил вилкой кусок лимона. Размахивая руками, Жоренька разливал по стаканам коньяк и шмякал в тарелки куски нежной семги.

— Держава наша не самовар, чтобы ей бока чистить. — Эйсбар хмурился, слушая Жоренькину речь. — Ворон-комиссар, который скачет по питерским крышам в «Защите Зимнего», — это не ты, Жорж, это фантом, материализованная идея, которая не упивается семгой и не гадит близким. Что за паршивые показы устраивает твой Георгадзе?

Эйсбара охватила злость. Дом-замок, мебель с многомысленными физиономиями египетских зверушек, Александриди, играющий в террориста-алхимика, — что за готическая клоунада! Он вспомнил, как в Индии впервые увидел свою злость со стороны: будто глаза его отделились от лица, взлетели, хлопая ресницами, переместились на дерево и смотрели оттуда, как в белом гневе — столь сильном, что поблекли цвета и растворились очертания предметов, — он пытался сладить со съемочной группой, которая хохотала, плела небылицы и червяками, переодетыми людьми, расползалась по съемочной площадке.

Сейчас он смотрел, как Александриди кусок за куском отправляет в рот семгу, и думал, что готов вмазать ему по физиономии. Взял хрустальный штоф, долил коньяка в стакан по самую кромку и… плеснул в физиономию «ворона». Блеснули искры в глазах у Александриди. Он откинулся всем телом назад — как перед прыжком. «Будет драться?» — холодно подумал Эйсбар.

— Серж! Наконец узнаю тебя таким, каким люблю! — захохотал вдруг Жоренька, вытер салфеткой лицо и пристально посмотрел на Эйсбара. — Может, пойдем в спальню? А потом съездим в кино. Я знаю, где сегодня снова будут показывать твою казнь Романовых. Там, — он поднял палец к потолку, намекая на спальню, — грандиозные плафоны в виде коронованных соколов и постель с ухмылкой и лапами пантеры. Тебе понравится. А? Вспомним былое.

— Одевайся, поедем в кино. Буду ждать тебя в таксомоторе.

— Зря, — хохотнул Александриди. — Что бы мне такое надеть? — Широкими шагами он легко взлетел по ступеням лестницы и сверху крикнул: — Ну хоть в машине поцелуешь меня, дружочек?

Через десять минут они ехали по просеке Сокольнического парка. Эйсбар, стараясь скрыть брезгливость, отмахнулся от томных пассов Жореньки и закурил. Александриди сладострастно ему улыбнулся, потом попробовал еще несколько улыбок-гримас — алчную, нежную, заискивающую, злобную, — растер лицо руками и достал из-за пазухи флакон с горячительным напитком.

Пробор-ниточка, усики-ниточки, височки-ниточки, галстук-ниточка — знакомая физиономия просунулась в дверь ожогинского кабинета, а вслед за ней уже вползало и тщедушное тельце. Безукоризненный сюртук. Полосатые брючки. Лаковые штиблеты.

— Позволите, уважаемый Александр Федорович? А я к вам с небольшим порученьицем! — Умильная улыбка на гадкой кошачьей морде заставила Ожогина напрячь память. Да кто ж это, ей-богу! Вроде рядом с собой таких не держим. А посетитель продолжал: — Дельце, изволите видеть, наипростейшее. Требуется только ваше согласие в, так сказать, финансовом аспекте. В противном же случае…

Вот судьба свела! Адвокатишка из Симферополя, тот, что самым подлым образом надул Ожогина с делом по поводу отчужденных земель, нарисовался собственной персоной. Как же, как же! Воспламенение струн чувствительного организма! Что ему здесь надо? Кто пустил?