Воронье сердце. Отбор по принуждению - Мария Бородина

Модистка перехватила меня так быстро, что я и моргнуть не успела. Лишь стояла, растерянно таращась в помпезный потолок, пока меня опутывали, будто паутиной, сантиметровыми лентами. Сложнее всего оказалось описать, какое платье я хочу. Действительно: какое, если я даже не знаю, как покажу себя завтра! В конце концов, я почти полностью положилась на вкус модистки.

Карандаш скользил по желтоватому листу, умело отрисовывая эскиз платья. Длинный рукав, чуть расклешенный книзу, воротник-стойка. Грудь, правда, я слишком сильно открыть не разрешила, но разрез на эскизе нарисовать позволила, как и несколько оборок на другой стороне подола. А вот ткань выбрала сразу. Чернично-фиолетовая со сдержанным изумрудным блеском, тонкая, но при этом очень прочная на разрыв, она сразу притянула мой взгляд и не отпустила. Это была любовь с первого взгляда.

Еще дольше пришлось описывать цирюльницам, что я хочу видеть у себя на голове. По правде говоря, мне ничего особо и видеть-то не хотелось: лишь бы волосы в глаза не лезли, да без лишних вывертов. В итоге я попросила почти такую же прическу, что и на аудиенции. Выпендриваться не хотелось, а уж коли я решила поскорее слиться — и подавно.

— Готова? — Альви подхватила меня под руку.

— Я хотела Бруну подождать, — буркнула я, оглядываясь на подругу, что отчаянно спорила с модисткой, исправляя эскиз. Кажется, ее выбор затянется.

— Ей в другой зал, — отметила Альви. — Она стихи будет читать. А ты — петь.

— С чего ты взяла? — Я остолбенела. Была готова бежать прочь, сверкая пятками.

— Бруна сказала, — Альви пожала плечом.

— А с каких это пор она за меня определяется? — возмутилась я, попутно понимая, что решила-то подруга правильно. Я по-прежнему не знала, что выбрать. А уж на вокале найдется уйма возможностей опозориться сполна и вылететь с отбора! Когда я уйду отсюда, гнетущих мыслей в голове не останется.

— Наверное, просто решила помочь, — пропищала Альви и настойчиво потянула меня за руку. — Пойдем. Я тоже в вокальный зал.

Визиоллы провели нас цепью перекрещенных коридоров, заставили спуститься по лестнице, и мы неожиданно обнаружили себя у парадного входа. Но неразумные проводницы и не думали останавливаться: пролетев под навесом тени и оставив за собой искрящиеся спирали, они провели нас мимо уже знакомого мне зала с экраном на стене и пышными креслами, мимо общественной уборной, и затащили куда-то на глубокие задворки. Там, в полумраке, пахнущем паутиной и лакированным деревом, обнаружился полутемный квадратный зал. По бокам от входа скалились белыми клавишами два одинаковых рояля. Эхо наших шагов, едва мы переступили порог, стало объемным и почти устрашающим.

— А вот и первые претендентки, — прокричало эхо из глубины зала, и навстречу нам вышла, почти паря по воздуху, пафосная дама. Ее пышное тело обтягивало черное бархатное платье в пол, а на голове красовался высокий тюрбан. Из-под его кружевной оторочки выглядывали огненно-рыжие локоны. — Меня зовут Агата. Я дворцовый концертмейстер, и я помогу вам разобраться с вашими предпочтениями.

— A мы вот… — пробормотала было Альви, но тут же затихла, остолбенев.

Агата щелкнула пальцами, и под потолком загорелись белыми вибрирующими точками маглюмы. Надо сказать, что при свете она казалась куда более пафосной. Разлет редеющих бровей подчеркивали толстые линии сурьмы, губы оконтуривали жирные мазки алого карандаша, а сморщенные руки укрывали кружевные перчатки.

— Начнем, — произнесла Агата и ухмыльнулась: почти зловеще. — Пожалуй.

Ох, зря я за Альви в вокальный зал потащилась! Знала бы, что нас ждет — отказалась бы от испытания сразу. Потому что два часа напролет Агата нудным и смешным голосом втирала нам базовую теорию вокала. Альви, в отличие от меня, что-то понимала, и даже называла свой голос красивым словом «сопрано». Но это, впрочем, оказалось не самым страшным.

К середине занятия в зал приперлись Ровена, Генриэтта и Лусьена. Их перехватили другие концертмейстеры. Впрочем, Лусьена сразу заявила, что слушать всякую ерунду она не собирается: и без того все знает. Уединившись с пианисткой в дальнем углу зала, она, зычно пританцовывая, принялась распевать песню Хельги Кузов «Много четвертин».

— Итак, ибресы, — Агата, наконец, прервала нудную речь и сложила руки перед собой. — Давайте определяться, что мы будем исполнять.

— Я уже, — пропищала Альви и, подобравшись к Агате, что-то прошептала ей на ухо. Меня передернуло то ли от столь интимного жеста, то ли от недоверия. Хотя, возражать я не стала: право Альви — не доверять мне. Мы все здесь соперницы.

— Отличный выбор! — Агата поправила тюрбан, и ее рыжие локоны зазолотились в солнечном свете. И тут же перевела взгляд на меня: — А вы?

— Не знаю, — призналась я честно.

— Это как не знаете? — изумилась Агата. — А сюда тогда зачем пришли?

— Именно из-за того, что не знаю, как себя проявить.

Я старалась говорить тихо, но заметила, что Лусьена едко вытаращилась на меня из своего дальнего угла, ловя каждое мое слово. Небось, именитым отцом научена каждую нелепую оговорку против оппонента использовать!

— Ну, — Агата растерянно выдохнула, — не печальтесь! Давайте попробуем! Какая музыка вам нравится?

— Ансамбли «Синий лишайник», — начала я перечислять. Челюсть Агаты верным курсом падала все ниже с каждым моим словом. — «Квадрант жидкости», «Правитель и Лицедей», «Тан-Комино»…

— Богиня Филлагория, не продолжайте! — Агата закатила глаза и подобрала челюсть.

— Вы же девушка, прекрасная и нежная девушка! Негоже вам такие грязные кабацкие песни слушать! А на королевском приеме распевать их — и подавно дело негожее!

— Да почему негожее-то, если эти песни нравятся мне? Они — отражение моего внутреннего мира, а не у всех он соткан из розовой паутинки.

— Есть вещи, которые порицаются высшим обществом, и мы должны это учитывать,

— проговорила Агата, откидывая крышку рояля. — Чем не по душе тебе Лабуда, например?

— Кожаными трусами и бронелифчиком, — буркнула я.

— Есть же множество достойных современных певиц! Гранна Гугу, HrNat… ну или Зефирочка, в конце концов, если вы любите контркультуру.

«Посвяти мне песню, Лира, — зазвенел в голове сладкий, как гитарное соло, голос Рэнимора. Теплота заструилась по телу, поднимая мурашки. И даже почудилось, что во тьме блеснули его голубые глаза. — Не забудь»

— Зефи-ирочка? — протянула я. — А это интересное предложение. «Кабы золотник давали мне каждый раз, когда приходишь ты мне на ум, я бы побиралась у карет, я бы стала самой стройной с голоду».

— Нет! — Агата тут же замахала руками. — Зефирочку не надо!

— Почему не надо? Вы сами только что предложили!

— Тембр не тот, — отрезала Агата бескомпромиссно.