Голубиный туннель - Джон Ле Карре

Я отправился в Панаму за материалом для романа. У него, на удивление, даже название уже было — «Ночной администратор». Я приехал в поисках жуликов, ребят с хорошо подвешенным языком и грязных делишек, которые украсили бы жизнь англичанина Ричарда Онслоу Ропера, торговца оружием, безнравственного типа. Там, где мой отец Ронни мелко плавал и часто тонул, Ропер стал крупной рыбой. Ронни пробовал продавать оружие в Индонезии и сел за это в тюрьму. Но Ропер был слишком велик, чтоб потерпеть неудачу, — до тех пор пока не встретился с судьбой в лице Джонатана Пайна, бывшего солдата войск спецназначения, ставшего ночным администратором.

Вместе с Пайном — моим тайным сообщником — я нашел укромное местечко для него и его возлюбленной в величественном Луксоре; исследовал первоклассные отели Каира и Цюриха, леса и золотые рудники на севере провинции Квебек; а оттуда отправился в Майами — спросить совета у сотрудников управления по борьбе с наркотиками США, и те уверили меня, что лучшего места, чтоб продавать оружие и покупать наркотики, чем зона свободной торговли в панамском Колоне у западного входа в канал, Роперу просто не найти. В Колоне, сказали они, Ропер вполне может рассчитывать на невнимание властей, необходимое для осуществления его плана.

Я спросил: а если Ропер захочет похвастать своим товаром, устроить демонстрацию, не привлекая, однако, ненужного внимания? И тут Панама подходит, сказали они. Нужно ехать в горы, вглубь страны. Там никто не будет задавать вопросов.

* * *

В промокшем насквозь панамском горном лесу неподалеку от границы с Коста-Рикой американский военный советник (в отставке, все время повторяет он) проводит мне экскурсию по очень неприятному месту — лагерю, где инструктора из ЦРУ когда-то тренировали спецназовцев из полудюжины государств Центральной Америки — в те дни Соединенные Штаты боролись со всеми, кто хоть немного был похож на коммунистов, и потому поддерживали наркодиктаторов этого региона. Тянешь за проволоку, и из кустов поднимаются, пошатываясь, изрешеченные пулями ярко намалеванные мишени: испанская дама — жительница колонии с обнаженной грудью, вооруженная «калашниковым», окровавленный пират в треуголке с поднятой абордажной саблей, рыжеволосая девочка с раскрытым ртом — вероятно, она кричит: «Не стреляйте, я ведь еще маленькая!» На опушке леса — деревянные клетки для диких зверей: кугуаров, камышовых котов, оленей, змей, обезьян — все умерли от голода и сгнили в этих клетках. А в грязном вольере для птиц — останки попугаев, орлов, журавлей, коршунов и грифов.

Чтоб научить парней не щадить никого, объясняет мой проводник. Чтоб научить их не знать жалости.

И вот я снова в столице, и вежливый панамец по имени Луис провожает меня к Дворцу Цапель на встречу с правящим президентом Эндарой. По дороге до дворца он потчует меня свежими сплетнями.

По площадке перед дворцом вышагивают традиционно живущие здесь цапли, но это не потомки многих поколений цапель, как все считают. Это самозванки, говорит Луис с деланым возмущением, которых тайно пронесли во дворец под покровом ночи. Когда президент Джимми Картер приезжал с визитом к своему панамскому коллеге, люди из его службы безопасности обработали дворец дезинфицирующим средством. К ночи вся стая президентских цапель лежала во дворе мертвая. Вместо них за несколько минут до прибытия Картера доставили пассажирским самолетом других птиц неизвестного происхождения, пойманных в Колоне.

Эндара недавно овдовел и женился на своей любовнице всего через несколько месяцев после кончины супруги, тараторит Луис. Президенту пятьдесят четыре, а его новой супруге, студентке Панамского университета, двадцать два. Панамская пресса вовсю потешается над этим событием, Эндару окрестили El Gordo Feliz — Счастливый толстяк.

Мы пересекаем площадку перед дворцом, любуемся подложными цаплями, поднимаемся по величественной лестнице в испанском колониальном стиле. На ранних фотографиях Эндара выглядит как уличный дебошир, каким он и был когда-то, но Эндара, встречающий меня, так похож на моего графа, что если бы не фрак и красная лента поперек просторного белого жилета, я мог бы, размечтавшись, спросить у него насчет пятисот фунтов. У ног Эндары стоит на четвереньках молодая женщина в дизайнерских джинсах, обтягивающих ее красивый зад, — вместе с детьми президента она строит дворец из конструктора «Лего», и дело это, видно, нелегкое.

— Дорогая! — кричит ей Эндара по-английски, чтобы и я понял. — Смотри, кто пришел! Ты, конечно, слышала…

И так далее.

Не вставая с колен, первая леди быстро окидывает меня взглядом и возвращается к строительству.

— Но дорогая, ты, конечно, о нем слышала! — умоляет президент. — Ты читала его чудесные книги! Мы вместе читали!

Хоть и с запозданием, во мне просыпается бывший дипломат.

— Мадам президент. Вы вовсе не обязаны были обо мне слышать. Но вы, конечно, слышали об актере Шоне Коннери, который снимался в моем последнем фильме?

Длинная пауза.

— Вы друг мистера Коннери?

— Именно так, — отвечаю я, хотя Коннери едва знаю.

— От всей души приветствуем вас в Панаме, — говорит она.

В клубе «Юнион», земной обители панамских богачей и знаменитостей, я вновь навожу справки о графе Марио да Бернаскина, панамском после во Франции, предполагаемом муже моей графини, поставщике немаркированного виски. Никто такого не помнит, а если кто помнит, то, видимо, предпочел бы забыть. И только мой неутомимый панамский друг Роберто после долгих расспросов наконец сообщает, что граф этот не просто существовал, но и сыграл некую незначительную роль в переменчивой жизни своей страны.

Свой титул граф «получил в Испании, но через Швейцарию» — понимай как хочешь. Бернаскина дружил с Арнульфо Ариасом, президентом Панамы. Когда Торрихос свалил Ариаса, граф бежал в зону Панамского канала, подконтрольную американцам, и назвался бывшим министром иностранных дел правительства Ариаса. Никаким министром он не был. Однако несколько лет жил припеваючи — до тех пор, пока однажды вечером тайная полиция Торрихоса не похитила Бернаскину прямо из Американского клуба, где тот вкушал ужин — хочется верить, обильный. Графа заключили в печально известную тюрьму Ла Модело, обвинили в заговоре против режима, государственной измене и подстрекательстве к бунту. А через три месяца по какой-то загадочной причине освободили. Немолодой уже Бернаскина заявлял с гордостью, что двадцать пять лет прослужил в панамском дипкорпусе, хотя на самом-то деле к внешнеполитическому ведомству Панамы никакого отношения не имел. А уж панамским послом во Франции тем более не был. О графине, если она являлась таковой, Роберто, к счастью, ничего не сказал — не разрушил моих мальчишеских фантазий.

А по поводу бочонка немаркированного виски и нерешенного вопроса о том, кто кому остался должен, если остался, пятьсот фунтов, только одно можно сказать с уверенностью: когда мошенник встречает мошенника, дело всегда кончается взаимными обвинениями.

* * *

Страна — тоже персонаж. В «Ночном администраторе» Панама была лишь статисткой, но потребовала отвести ей ведущую роль в новом романе, который я собрался написать, пусть и через пять лет. Герой моей будущей книги — порядком позабытый обитатель шпионского мира, а именно фальсификатор разведданных, или, на профессиональном жаргоне, сплетник. Грэм Грин воспел труд фальсификатора в «Нашем человеке в Гаване», это верно. Но из-за фальсификаций бедняги Уормолда война не разразилась. А я хотел превратить фарс в трагедию. Соединенные Штаты уже научились весьма искусно вторгаться в Панаму и в то время еще оттуда не ушли. Так пусть вторгнутся опять, на сей раз воспользовавшись в качестве предлога разведданными, которые состряпает мой сплетник.