Ветры, ангелы и люди - Макс Фрай

– Ничего, – бесцветным голосом сказала Марьяна. – Я и сама такая. Даже не хотела тебе звонить, говорить, что Марик погиб. Накручивала себя – мол, не твое это дело, ты нам совсем чужой. И только в самый последний момент спохватилась, что завещания он не оставил, и теперь я не знаю, как надо его хоронить. Не знаю, что следует сделать, чтобы не вышло, как будто я настояла на своем напоследок, дождавшись момента, когда Марик не сможет меня переспорить. Я сердилась на него, когда он ушел. А когда умер, и стало понятно, что уж теперь-то точно никогда ничего не исправить, рассердилась еще больше. Но все-таки не настолько, чтобы хоронить его так, как он сам бы не захотел.

– Спасибо тебе, Марьянка.

Накрыл ее руку своей и чуть не заплакал. Но, конечно, сдержался. Плакать по Маркину в первом попавшемся рижском кафе, вцепившись в наманикюренную лапку его вдовы, это не просто пошлятина, это уже водевиль. И рыжий дружище Марко, знаю я этого типа, первым меня засмеет, гибель ему не помеха. Специально дождется где-нибудь в Бардо, на пороге между смертью и окончательной смертью, и поднимет там на смех, вконец задразнит, навек опозорит перед сонмом Милосердных и Гневных Божеств.

Поэтому предпочел как можно скорее отдать Марьяне деньги, демонстративно отделив треть (на самом деле гораздо меньше, словчил, а она не заметила, или просто сделала вид; впрочем, что-что, а уж это точно совершенно не важно), и распрощаться.

– Ты когда улетаешь? – внезапно спросила Марьяна, надевая пальто.

– Около часа ночи, а что?

– Ничего, – она отвернулась к окну. Помолчав, неохотно добавила: – Просто рада, что больше никогда тебя не увижу. Мне это тяжело. Очень тебя не люблю.

Промолчал – а что тут ответишь? Пусть говорит что хочет, имеет полное право, выслушаю, утрусь и забуду. Забыть – вообще не проблема, если хорошенько надраться в баре аэропорта, а потом уснуть, не дождавшись взлета, проснуться в момент посадки, на автопилоте добраться домой и там, не раздеваясь, упасть на диван лицом вниз. К завтрашнему утру из головы вылетит не только Марьянино «не люблю», а вообще все, что было сегодня. Или почти все – тоже ничего себе результат. Хорошо, когда заранее точно знаешь, как его добиться.

Марьяна ушла, звонко цокая каблучками. Поглядев ей вслед, решил, что третья чашка кофе не повредит. Заказал, получил. Не удержавшись от искушения, пересел за стол у окна, который совсем недавно занимала смуглая сероглазая женщина, консул неведомой страны. Самый красивый в мире консул.

Подумал: «Черт, надо же было спросить Марьяну, в каком из окрестных переулков находится консульство с зеленым шахматным флагом, который, заранее готов спорить, вовсе не шахматный. Вот интересно, какой? Обязательно надо узнать, что за страна – вдруг они все там такие красивые? Буду знать, куда переезжать, если захочу каждый день в кого-нибудь влюбляться, тайно, безнадежно и оттого особенно счастливо, без риска увязнуть надолго, потому что вокруг столько объектов для легкой, приятной, ни к чему не обязывающей гибельной страсти, что глаза разбегаются. Отличная будет у меня жизнь, осталось выяснить, где».

Вышел наконец из кафе в таком нелепом приподнятом настроении, что подумал: «Да черт с ней, с Марьяной, не звонить же ей, в самом деле, хорошего понемножку. Сейчас обойду все ближайшие переулки, вряд ли тут так уж много консульств. Короче, найду!»

Но как ни странно не нашел ни одного консульства – ни латиноамериканского, ни африканского, вообще никакого – ни в окрестных переулках, ни на самой улице Барона, где сидели в кафе. В конце концов, плюнул и пошел через парк в Старый город, как самый настоящий беззаботный праздный турист. Кого хотел обмануть?

Накрыло уже на мосту через реку, вернее, канал – ай, не важно, пусть рижане сами разбираются, где у них какой водоем. Вдруг как-то сразу и одновременно тягуче, как в замедленной съемке, если предположить, что возможна замедленная, да хоть какая-то съемка мыслей и чувств, дошло то, чего не хотел понимать с той, будь она проклята, гадской минуты, когда Марьяна растерянно и сердито сказала по телефону: «Я звоню, потому что подумала, вдруг ты знаешь, как Марик хотел бы быть похоронен? Я сижу сейчас в городе Пури, штат Орисса, даже краем уха не слышала раньше, что такие названия есть, а это, оказывается, в Индии, где Бенгальский залив, звучит романтично, совершенно в вашем с Мариком вкусе, а на самом деле – невероятная вонь, грязные улицы, женщины как цыганки, в тридцать уже старухи, голые наглые дети ползают по земле и вопят, все по горло в коровьем дерьме. И Марик погиб, утонул почему-то именно тут, не мог выбрать место поближе и хоть немного почище, я всегда говорила… ладно, важно другое: я уже в Пури. Считается, что жена – это самый ближайший родственник, меня вызвали, я прилетела, хожу уже сутки по этому жуткому грязному городу, и не понимаю, как Марика хоронить, подскажи, если знаешь».

И теперь, когда больше не надо было расспрашивать Марьяну, бессильно кричать на нее за то, что не сообщила раньше, бросать трубку, тут же перезванивать, извиняться, многословно отвечать на заданный ею конкретный вопрос; не надо глотать коньяк прямо из горла бутылки, запивать его собственной кровью, вытекающей из порезанной в спешке руки, не пьянея, а только слабея с каждым глотком, бесконечно звонить Мэй, перекладывать на ее могучие хрупкие плечи все новые и новые порции невыносимого, хотя толком не осознанного пока горя, не надо ни сражаться с индийскими бюрократами за срочную, молниеносную, хорошо бы вообще позавчерашним числом выданную визу, ни проклинать их и все остальное на свете, в сотый раз выслушав, что минимальный срок ожидания пять рабочих дней, ни выбирать на всех мыслимых сайтах совершенно бесполезные без визы билеты, ни бомбардировать Марьяну письмами и эсэмэсками, умоляя выйти на связь, ни расспрашивать, как прошли похороны, ни собирать для нее эти чертовы деньги, ни лететь в Ригу, ни раздражаться от глупой болтовни в кафе, ни умиляться, ни чувствовать себя одновременно виноватым и чертовски благородным героем – словом, когда вообще ничего больше не надо, потому что все мыслимые дела переделаны, ему пришлось прямо здесь, на дурацком мосту через дурацкий канал признать, что Маркин действительно умер. И нет, к сожалению, это не самый нелепый из великого множества обожаемых этим балбесом розыгрышей, за который прибить бы, да некого, виновник ловко ускользнул.

Тупо повторял про себя раз за разом: «И вот, получается, все. Получается, все». Невидящими глазами смотрел на мутную серую воду и, кажется, даже улыбался, просто чтобы не обращали внимания, не беспокоили, не расспрашивали, не предлагали помощь, шли себе мимо. Сердобольные прохожие, которым нечем заняться – серьезнейшая из опасностей, подстерегающих скорбящего странника в подавляющем большинстве современных городов.

Долго стоял на мосту, не в силах сдвинуться с места, думал устало: «Ладно, вот и останусь тут навсегда, будем считать, я только что оглянулся полюбоваться, как уютно пылает в Господнем камине Содом, и в награду меня сделали соляным столбом, неподвижным и, что особенно приятно, почти бесчувственным, так уж мне повезло».

Так и стоял бы там, если не вечно, то хотя бы до позднего вечера, до самого самолета, но тут кто-то из прохожих, споткнувшись, налетел на него, прошептал виновато почти в самое ухо: «Простите мою неловкость, Мишенька» – по-английски? По-русски? По-латышски, на котором не знаю ни слова? Поди, теперь задним числом разбери, пока извинившийся незнакомец, почти перейдя на бег, стремительно удаляется в сторону Старого города, и длинные полы белого пальто развеваются на стылом речном ветру, как мантия Снежной королевы… Нет, погодите, стоп. Это что же получается, снова госпожа консул? Самая красивая в мире, смуглая и сероглазая, неуклюжая, как целое стадо священных коров. Второе столкновение за утро – какая немыслимая удача, почти счастливый роман.