Ричард Длинные Руки - эрцпринц - Гай Юлий Орловский

Я расхохотался, как и положено, грубо и по-солдатски, прошел с ним в его шатер, совсем не графский, даже не шатер, а простая палатка, внутри тоже грубо сколоченный стол и одна-единственная лавка, которые будут оставлены здесь, как только войско выступит завтра утром в поход.

Вообще-то Макс не хотел даже его брать с собой, но я убедил, что хотя солдатам и приятнее, когда граф спит с ними у костра, но для командующего иногда нужно уединяться с командирами частей для обсуждения секретных операций.

С картами у Макса порядок идеальный, как и вообще во всем, перфекционист, можно сказать, и на все есть ответ. А самое главное, его армия двигается быстрее всех пеших армий в мире, что обычно и бывает залогом блистательных побед.

— Сколько у тебя больных? — спросил я. — Кто ими занимается?

— Все в обозе, — ответил он четко. — Всего четыре телеги под лазарет. Во время форсированного марша с пятого дня начинаю слабых подвозить в повозках. С седьмого дня бывают заполнены уже тридцать подвод…

— А с десятого приходится останавливаться на отдых всем, — кончил я. — У тебя прекрасные показатели!

— Это не предел, — заверил он горячо, — я тут кое-что придумал еще… Изложу на бумаге в рисунках. С вашего разрешения покажу, чтобы вы решили…

— Макс, — сказал я с чувством, — ты просто военный гений. Действуй, ударная мощь твоей армии понадобится для торжества демократии и тоталитарного гуманизма либеральных ценностей, ибо мир таков, слабых не уважают!

Если я порой и говорю мудро, ну я весь такой, то насчет слабых он понял прекрасно, как вообще только эту истину понимает пока что. условно цивилизованный мир.

— Ваше высочество…

— И еще, — сказал я, — Гомер, великий бард исполинских войн, даже самых могучих и неустрашимых героев выводит в бой только прекрасно обученными и вооруженными. Когда непобедимый Ахилл потерял доспехи, то он отсиживался на корабле, не решаясь сойти на берег, пока ему их мерзкие боги не выковали доспехи, которые не пробить никаким оружием!

Он проговорил неуверенно:

— Что-то слышал…

— Законы того времени, — напомнил я, — карали тех, кто бросит свой щит, а не меч или копье! Это значит, больше нужно думать о том, как избежать гибели, чем о том, как погубить врага.

Он проговорил растерянно:

— Но как же… славная гибель… ярость схватки… безумная отвага…

Я наклонился к его уху и сказал шепотом:

— И ты так говори. Дураков не переспоришь, их намного больше. Но делай так, как я говорю. Нас меньше, но правим дураками мы.

К замку-крепости приблизился на виду у часовых, ибо уже знаю, что и мои телохранители, и стражи замка перекрыли для исчезников все тропки.

Сверху крикнули торопливо:

— Открываем, открываем!.. Ваше высочество?

— Мое, — согласился я. — Это я выходил погулять с собачкой.

Рядом с воротами приоткрылась дверца, оттуда выскочили трое, поджарые и с недоверчивыми глазами.

Старший сказал в недоумении:

— Мы вас не видели…

— Я выходил в прошлую смену, — пояснил я.

Они переглянулись, старший посмотрел через мое плечо.

— А собачка… хде?

— Да убежала, — пояснил я с досадой. — Я столько искал зазря! А она наверняка уже дома и дрыхнет себе…

Один сказал с сочувствием:

— Кобели все такие. Надо было брать сучку. Ваше высочество, вы сможете пройти вот в эту дверцу? А то здесь ворота такие, что втроем не распахнуть…

— Я гусь не гордый, — ответил я. — Даже спасибо сказать могу, как отец народа и глава либеральной демократии.

— Ох, ваше высочество! Даже и не знаю, что сказать…

— И не говори, — ответил я доброжелательно. — При демократии наговоришься. Тогда только поговорить и можно будет.

Во дворе привычная суета, хоть и усиленная благодаря множеству гостей. Норберт вышел из конюшни, отряхивая руки и одежду, я помахал ему рукой.

Он приблизился, глаза внимательные.

— Ваше высочество?

— Дорогой Норберт, — сказал я с оптимизмом, — мне ночью было видение…

Он не удивился, их сюзерен постоянно чем-то да удивляет, так что удивлялка притерлась, только поинтересовался вежливо:

— Что-то изрекло или только… ну, как всегда с бабами?

— Изрекло, — ответил я и подумал, что Санегерийя в самом деле перестала являться. То ли я даже ночами занят другими мыслями, то ли чего еще. — В общем, крупных мунтвижьих сил нет нигде и близко.

Он спросил настороженно:

— Насколько не близко?

— Неделю, — сообщил я бодро, — можем переть к цели. А там посмотрим.

— Будут еще видения? — уточнил он практично.

Я посмотрел на него волком.

— Сэр Дарабос, что-то вы как-то утилитарно смотрите на всякие там! Видения являются, когда им самим возжелается! Это как вдохновение у плохих поэтов. То оно есть, то его нет. И приходит, когда не ждешь. Без предупреждения.

— Ну да, — сказал он вежливо, — конечно. Так и подумал.

— Идите… да, по дороге пригласите ко мне лордов Клемента и Макса. Нет, Макса не нужно, слишком честен и все понимает правильно.

— Альбрехта? — предложил он.

— Да, — ответил я, — Альбрехта. И сами приходите, вы еще тот жук, как посмотрю.

Он нахмурился и ушел, привычно собранный и так же привычно суровый.

Едва войдя в холл, услышал веселые мужские голоса в нижнем зале, звон кубков и женский смех, словно вчерашний пир плавно перетек в сегодняшний.

Так и есть, за огромным столом Сулливан, огромный и уже раскованный, с ним Палант, десяток местных лордов и, к моему удивлению, граф Альбрехт, вот уж кого не ожидал застать в компании гуляк.

Из женщин только леди Хилари Эрфард, одна из подруг хозяйки, хорошенькая хохотушка, у нее всегда удивленно вытаращенные глаза и полуоткрытый рот, что делает ее невероятно глупенькой и потому бесконечно привлекательной. К тому же глаза красивые, а рот спелый и сочный, милая нежная шейка и низкий вырез платья, где есть что показать, платье нежно-голубое, цвет милых дурочек, так что везде будет общей любимицей.

Я услышал от порога, как она сказала кокетливо:

— Ой, что вы, мне больше нельзя! Еще один кубок, и я окажусь под сэром Ховардом.

Сулливан повернулся к одному из местных.

— Эй, — сказал он властно, — вытолкайте прочь сэра Ховарда, а то из-за него леди Хилари уже не пьет!

Леди Хилари сказала капризно:

— Ладно, но только не больше одного кубка!.. Два уже слишком.