Моя любимая сказка - Ксандр Лайсе

Гудке на двадцатом я повесил трубку и перезвонил. Нет. Никто не подходит. Уже пошла к себе? Сколько я уже в дороге? Полчаса? Вполне могла. И нашла…

Так. Это Павелецкий вокзал. Если сейчас назад… Ещё полчаса. А экскурсия?

«Уважительным поводом для неявки экскурсовода к своей группе может считаться только его скоропостижная смерть».

Только это чудесное правило не учитывает все те гадости, которые… гад Морских!!! Вот пускай он сам и ведёт! Даже звонить не стану! Пусть провалится!

Хотя он, скорее всего, чего-то подобного от меня и ждал… и тёзка мой с полуторной фамилией наверняка текст на зубок знает… Раз уж он методист и принимать экскурсию должен.

Видимо, просто повод был им нужен меня турнуть. А тут — чем не повод?! И даже с группой всё гладко: да, это и есть тот самый Михаил, которого вы ждали.

Я и сам не заметил, когда успел развернуться.

* * *

Перед поворотом на Николоямскую я встал: пешеходы. Телефон в который раз исправно гудел. Но трубку Яра по-прежнему не брала. Неужели…

— Ярочка, ну возьми трубку… Яра моя…

Как это бывало и раньше, я произнёс мысли вслух.

— Яра — не твоя! — я даже, кажется, подпрыгнул от неожиданности. До ужаса знакомый голос. Откуда? Из телефона? Нет, там, по-прежнему, только гудки — Яра — не твоя! — повторил голос неизвестно откуда. И в следующую секунду я увидел её.

Старуха стояла на переходе и, кутаясь в нечто вроде шали, смотрела прямо на меня. Но между нами метров десять и поднятые стёкла! Голос же было слышно так, словно ведьма говорит мне в самое ухо.

— Яра — не твоя! И твоей никогда не будет! Забудь её!

Мне показалось, будто в затылок мне воткнули шило. Боль ворвалась с такой силой, что меня швырнуло на руль. Я даже удивился, когда потом там не оказалось крови.

Старуха исчезла. Сзади на все голоса надрывалось железное стадо, для которого я был только досадным препятствием и не больше.

* * *

Двери моей и Яриной квартир оказались заперты.

На первый взгляд, у меня всё было на своих местах, но… и ничего нового не появилось. Никаких «самых-самых нужных» вещей. Похоже, я, не отдавая себе отчёта, до последнего надеялся: просто вышла… на время… к себе… или…

Нет. Последние надежды пошли прахом, когда я увидел на кухонном столе листок, — кажется, какой-то из моих черновиков — на оборотной стороне которого была написана одна строчка. Только одна строчка, перечеркнувшая всё и вся.

«Миш, прости, нам с этим не справиться. Я смирилась. Прощай. Яра».

Я несколько раз перечитал записку. Как будто смысл написанных слов мог от этого измениться.

Наверное, стоило раньше сказать ей о той моей писульке под дверью. Всё было бы проще. Так ведь нет! Сначала гордость, а потом… потом — просто забыл! Забыл! А теперь я в её глазах — просто трус. Если не кто-то похуже.

Опять о своём лице! А вот лучше подумай: не ты ли её с этой бумажкой к такому решению подтолкнул? Она же на тебя надеялась. Верила, что можно ещё как-то выкрутиться, найти выход. И — выбили опору. Вернее, сама отпала. По собственному желанию. Нежеланию, то есть.

Но…

Но ведь Ярослава ещё вчера говорила… Когда мы ехали от Ларисы… по поводу того, что всё это — её судьба. Может, поэтому я и не стал рассказывать ей о моём разговоре с Владимиром: боялся подлить масла в огонь. Боялся… вот этого? Найти как-нибудь поутру вот такую записку?

Боялся. И промолчал. Но записка-то — вот она.

«Слепая судьба».

А если — судьба? Вернее, — не судьба. Мне. Ей и мне. Старуха: «Забудь её!» Рунолог: «Держитесь от неё подальше!» И раскрытая, отталкивающая ладонь Ларисы.

Я снова взглянул на записку. Впервые, кстати, вижу Ярин почерк. Ровный, округлый. Крупный.

Ровный. Видимо, решила всё-таки не на истерике, спокойно. Обдумала. Заранее? На ум пришли предсмертные письма, которые оставляли средневековые самураи. Образцы каллиграфии…

Заранее? Но ведь сегодня утром… всё было…

И про свои ночные… видения? — будем надеяться! — я ей рассказывать не стал. Чего нервировать? Хотя я же на кухне лежал… Как ни посмотри, нормального в этом немного. Можно было и не рассказывать.

Да нет! Это я теперь сам себя оправдать пытаюсь. Письмецо это моё. Больше нечему!

Или… или это — происки старухи?

Машинально я потрогал затылок. Там, где ударило невидимое «шило».

Перед глазами возникла скользящая туда и обратно суровая нить.

Чёрт!

В любом случае — Яра сейчас там. У старухи.

Если, конечно, Яра… с Ярой…

Нить прошивающая что-то…

Нет! Никогда! Этого не будет!

* * *

Только бы не опоздать! Двигатель, как назло, хрипел и трещал на все лады, но заводиться упорно не желал. Вовремя… чтоб его..!

Ожил мобильник. Гад Морских. Гад. Только тебя мне сейчас…

* * *

Как сон. Или — как транс. Затмение. На перекрёстке проспекта и Энтузиастов ко мне вернулась способность соображать. Как мне удалось реанимировать мотор? Не знаю. Не помню. Как не помню и того, что я говорил начальству. Что-то внутри подсказывало — бывшему начальству, бывшему. А судя по зуду в горле и отвратительному осадку внутри — скорее, рычал.

* * *

Давай, езжай уже!

Свежевымытая «тойота», замершая впереди, лениво шевельнулась и нехотя поползла вправо. Хоть бы поворот обозначил, упырь!

Пробок в обычном, столичном смысле не было. Но мне казалось, что все на дороге едут медленно, как во сне.

Будто договорились: не пропустить! С кем? Со старухой?

Я откинулся на спинку сиденья и попытался дышать ровно и спокойно. Без толку. Едва выровнявшееся дыхание вдруг снова перехватывало. Сердце колотилось и дёргалось, стараясь вырваться наружу и поскакать по шоссе вперед, обгоняя машину за машиной.

Здоровенный джип неведомой породы вырулил с обочины и встал поперёк.

Паразит! Что ж ты творишь?!

Я заорал? Кажется.

В тонированном окошке мелькнула рука с небрежно выставленным средним пальцем. Огромная машина плавно развернулась, пристраиваясь в поток. Под задним стеклом я разглядел значок: бараньи рога в квадрате. Баран в квадрате. Куда уж точнее?

Неожиданно пришло спокойствие. Если я позволю себе сейчас сорваться, ввязаться в драку, попасть в аварию — Яра… Короче, получится так, словно бы я за ней и не выезжал.

Сердце успокаивалось медленно, но оно успокаивалось. Выровнялось дыхание. Руки, правда, двигались, по-прежнему — порывисто, резко. Но уже точно и не суетливо.