Сокровища царя Камбиза - Деннис Уитли

Я не имел представления, как долго все это длилось, но где-то чуть позже десяти часов пришел в себя и, как мог, постарался взять себя в руки. Я чувствовал, что иначе наверняка сойду с ума. Я даже подумал было достать перочинный нож, вскрыть вены и позволить вытекавшей крови принести мне последнее облегчение. Но была уже ночь, а я твердо верил, что если они вообще когда-нибудь придут, то непременно ночью. Нечеловеческим усилием я отогнал соблазн самоубийства и решил попробовать продержаться еще десять часов, если хватит сил.

Разум мой опять ослабел, и стали возникать странные видения: передо мной лежал связанный О’Кив, и я изо всех сил бил его по голове; Уна стала Клеопатрой и восседала на троне Египта, а я был Цезарем и ее любовником; я вновь оказался в Англии, во времена, когда еще не стал изгоем, и устраивал для своих друзей вечеринку у «Квалино»; я опять находился на дипломатической службе, мне еще не было сорока, но я уже поднялся до поста британского посла в Берлине и своими блестящими действиями предотвратил новую мировую войну…

Видения угасли, и я уснул. Меня разбудил пронзительный крик.

Одна-единственная ниточка надежды, что я наконец услышу этот крик, удерживала меня от падения в бездну безумия на протяжении всех шестидесяти казавшихся бесконечными часов моего заточения в гробнице.

И теперь он прозвучал, как зов трубы. Я моментально вскочил на ноги и уперся плечом в огромный кусок гранита, часть расколовшейся крышки гроба, которую мне удалось подвинуть на самый край Она наклонилась и с грохотом, от которого, казалось, содрогнулся склеп, упала на пол.

В следующую секунду из коридора донесся еще один крик, но в отличие от предыдущего, низкого и гортанного, этот был высок и пронзителен. За ним последовали еще крики и топот ног, характерный для бегущих в панике.

Я чувствовал легкость в голове, в ушах стоял звон, а толстый, распухший язык приклеился к небу пересохшего рта. На секунду я потерял ориентацию, промахнулся мимо свечи и принялся лихорадочно шарить руками в темноте. Но необходимо было действовать спокойно. На чаше весов находились жизнь и смерть.

Я нашел свечу, зажег ее и вышел в коридор. То, что я соорудил там двумя днями раньше, когда мог еще мыслить логически, находилось у стены.

Взглянув на свое произведение, я не удивился, что оно вселило такой ужас в Уну и Сайда Установив один на другом обломки каменной крышки гроба, я соорудил некое подобие столба, прислоненного к стене коридора. Натянув на него свою рубашку и кальсоны, увенчал все это белой панамой. Весьма условно, с помощью пыли и слюны, размалевав ее широкую тулью, я попытался придать ей подобие человеческого лица.

Повернув из коридора, Сайд и Уна должны были неожиданно увидеть прямо перед собой это чучело, преградившее им путь. В неверном свете свечи они, похоже, приняли его за мой призрак. Грохот упавшей крышки гроба должен был завершить впечатление: мой рассерженный дух здесь и готов отомстить убийцам.

Думаю, подобное подействовало бы не только на суеверных египтян, но даже на зачерствелых европейских преступников.

В отдалении еще слышался стук камешков, скатывающихся по крутым ступенькам из-под бегущих ног.

Я не сомневался, что они не остановились, чтобы убрать мостик, но все же испытал огромное облегчение, обнаружив его на месте. Теперь все зависело от того, как быстро они придут в себя и запрут ли железную решетку. Пытаясь подстегнуть их, я попробовал кричать, но из растрескавшихся губ вырывался только хриплый шепот Лишившись голоса, я все же старался произвести как можно больше шума, громко топая по каменному полу и ударяя рукой по стенам.

Наконец чуть потянуло свежестью, и я понял, что приближаюсь к входу. Решетка была открыта, и вскоре я уже стоял на дне глубокой ямы и глядел вверх на острые скалы и мерцавшие в вышине звезды.

Я отдал бы все на свете, чтобы лечь на камни и вдыхать свежий ночной воздух, столь ароматный после затхлой и душной атмосферы гробницы. Однако опасность еще не миновала. Если они вернутся и найдут меня здесь, то просто перережут мне глотку, поскольку в теперешнем состоянии я не смог бы оказать серьезного сопротивления.

Трудно вспомнить, как мне удалось взобраться по лестнице. Много раз я мог сорваться и сломать шею, но в конце концов все-таки очутился наверху. В свете звезд я различил каменистую тропинку, идущую по оврагу и дальше, вдоль обрыва. Я пошел по ней, постоянно спотыкаясь, падая, ползя на четвереньках и вновь вставая. И каждое усилие отнимало остатки сил.

Последние метры я буквально катился по тропинке на дно долины. Пройдя затем до гробницы Тутанхамона, я вскарабкался на другой склон, что едва не доконало меня, и оказался около сторожки. В полном изнеможении, опустившись на крыльце на колени и не в состоянии издать ни звука, я колотил кулаками в деревянную дверь, пока не разбудил сторожей.

Мне повезло, что они были арабами, — европейцы могли дать мне вдоволь напиться и этим наверняка убили бы меня. Но арабы просто омыли мне лицо и губы, зная, как обращаться с человеком, найденным в пустыне и умирающим от жажды. Один из них положил в чашку горстку свежих фиников, добавил немного воды, размял их в жидкую кашицу и заставил меня проглотить ее крохотными порциями. Когда я справился с этим, мне позволили выпить несколько капель эвианской воды, взятой из запасов археологов. Только после этого боль в желудке слегка утихла, и я мгновенно заснул.

Когда я проснулся, за окном ярко светило солнце. Я лежал на низкой кровати, обнаженный и завернутый в одеяла. Я смутно помнил, как ночью сторожа сняли с меня одежду и обтерли измученное тело смоченной в воде губкой. Я пошевелился, и сидевший на полу араб встал и дал мне воды. Затем он вышел и вскоре вернулся с пожилым англичанином.

Первым делом посетитель спросил, кто я и как оказался в таком состоянии, но я смог лишь прохрипеть свое имя. В любом случае, мне нужно было время, чтобы обдумать, что же рассказывать.

— Хорошо, старина, — дружелюбно сказал он. — Не надо сейчас говорить.

И, взяв из рук араба чашку с чем-то, напоминающим творог со сливками, принялся кормить меня.

— Вы почувствуете себя лучше, когда проглотите это, — продолжал он, — это лябди забади, свернувшееся козье молоко, пища, легкая для желудка и содержащая огромное количество витаминов. Самые мудрые из арабов едят его каждый вечер в месяц Рамадан, когда постятся от восхода до заката солнца, в то время как простые феллахи половину ночи занимаются обжорством.

Он дал мне еще воды и оставил спать.

Проснулся я только поздно вечером. Арабов в комнате не было, и я мог спокойно состряпать небылицу, удовлетворившую бы их любопытство. Я знал, что, если скажу правду, Уне будет предъявлено обвинение в покушении на убийство, но, несмотря на все выпавшие на мою долю страдания, я не был готов к этому.

И когда английский археолог вновь посетил меня, я сказал ему, что тремя днями раньше вместе с Уной посетил долину и в последнюю минуту решил отказаться от участия в экспедиции, отправлявшейся в тот же день. Мне не захотелось самому разговаривать со своими товарищами, и я попросил Уну сделать это. Мы расстались на тропе, ведущей через холмы в Дейр-эль-Бахри, и условились, что я вернусь в Луксор, когда участники экспедиции уже уедут. Сидя на вершине скалы, я заскучал и отправился исследовать заинтересовавший меня овраг, находившийся в нескольких милях. Но прежде чем я успел вернуться на тропинку к Дейр-эль-Бахри, меня застигла ночь, я сбился с пути, проблуждал свыше двух с половиной суток без пищи и воды и лишь на третью ночь, при последнем издыхании, вернулся в Долину Царей.