Путешествие к центру Москвы - Михаил Липскеров

Саксофонист начал что-то лепетать об официальной программе, утвержденной филармонией (какая филармония в наше время?.. а впрочем, какой сейчас год?..), но быстро захлебнулся сотней (или тысячей?.. все перепуталось), заткнувшей раструб саксофона. Забегая вперед, скажу, что такой репертуар джазмены не играли со времен московских джем-сейшенов. С какой-то безнадежной завистью я отмечал, что если бы свадьбу гоношили в нашем артполке, то вся застольная кодла уже ревела бы «Лаванда, горная лаванда». А здесь за умеренный парнос зазвучало «Hello, Dolly». И морское офицерье не терлось вокруг восьмиразмерных грудей собственных жен в душераздирающем симбиозе «Барыни» и фокстрота (какую бы музыку ни играли), а элегантно шутило танго, чарльстоном, а молодые пары весьма и весьма изящно твистовали. Невесть откуда появившиеся сестрички Эндрюс отцокали бессмертные:

Bei mir bist du schon, please let me explain

Bei mir bist du schon means you're grand

Bei mir bist du schon, again I'll explain

It means you're the fairest in the land

I could say «Bella, bella», even say «Wunderbar»

Each language only helps me tell you how grand you are

в аглицком переводе Сэмми Кана. А потом сестрички Берри отваяли то же самое в родном идишварианте Джейкоба Джекобса:

Kh?vel dir zogn, dir glaykh tzu hern

Az du zolst mir libe derklern

Ven du redst mit di oygn

Volt ikh mit dir gefloygn vu du vilst.

Bay mir bistu sheyn,

Bay mir hos tu heyn,

Bay mir bistu eyner oyf der velt.

Bay mir bistu git,

Bay mir hostu «it».

Так она и прозвучала впервые в 1932 году в мюзикле «Мог бы жить, да не дают» выходца из... Откуда бы вы думали, а?.. Еще бы не догадались, пфуй! Из наших был композитор Шлема Секунда, из наших... Как и автор самой тиражируемой песни всех времен «White Chrismas» Ирвинг (Изя ) Берлин. Из наших был душа французского шансона Серж Гинзбург, канадского – Леонард Коэн. А Голливуд, мать его так... Брательники Шенк (Шенкеры) из Рыбинска, Луис Майер – из Минска, Сэмюэл Голдвин (Гелбфиш)... И все американские ковбои двадцатых—тридцатых были русскими казаками, ускакавшими от революции в близкую по климату Калифорнию. А актеры... Страшное дело!.. Так что бывшие русские победили американскую депрессию и мировой кризис двадцатых—тридцатых годов. А вот у себя кризис чего-то не можем... Наверное, победить кризис могут только БЫВШИЕ русские... И... Ну да ладно... А потом грянули скрипки, скрещенные с саксофонами, и отчаянно-восторженный хрип Леонида (Леди) Утесова (Вайсбейна):

Барон фон дер Пшик,

Отведать русский шпиг

Давно уж собирался и мечтал....

Мы млели. И уж совсем захорошели, когда на маленькую сцену вальяжно выбрели Алексей Козлов и Андрей Макаревич, держа под ручки Ларису Долину. И на три голоса! Разбрызгивая адреналин! Зафуговали! Ленинградский вариант Володи Гандельмана:

Они идут туда, где можно без труда

Достать себе и женщин и вина.

Где пиво пенится, где пить не ленятся,

Где юбки новые трещат по швам.

А потом они все «у трех» сделали правой ручкой влево. Что вам сказать, господа? На сцену выплыла Она! В длинном платье техных (каких «техных»?) лет! В семидесяти шести перстнях на пальцах! В двенадцати умопомрачительных широкополых шляпах на одной неповторимой голове! И добила свадьбу еще одним бессмертным вариантом бессмертной песни.

Старушка не спеша

Дорожку перешла,

Ее остановил милицанер:

«Товарищ бабушка, меня не слушали,

Закон нарушили, платите штраф!»

– Ах, что вы, что вы, что вы!

Я так спешу домой,

Сегодня у Абраши выходной!

Не буду называть ее имени и фамилии. Наберите в «You Tube» текст песни – она тут же и объявится во всей своей очаровательной безумной красоте. Ну, это пи...дец, ребята. Проще говоря, восторг и упоение.

Я подливал девочке винище, чтобы свою первую брачную ночь она встретила без отвращения. В мутном безразличии. А может быть, и с благодарностью. Освобожденная от ночного пота, от жара между ног, от пустоты в руках, от сухости одиноких губ. Ну и что ж, что без любви? Не редкость это у нас в России, да и не у нас тоже. ПОВСЕМЕСТНО. «Выходит замуж молодость не за кого – за что...» – хрипит бывший пухлогубый поэт, тряся старческой головой в судорожной попытке удержать ее в вертикальном положении.

Или это я хриплю... Провожая взглядом Бена, ведущего девочку, которую я таки довел до бессознательного состояния. Ничего, девочка, будет немного больно. А потом как обычно. Может, у вас все и сложится? Бен неплохой чувак. А главное, где ты еще в этой глуши найдешь такого?.. Уж точно лучше, чем пиво у телевизора да необязательный пистон на ночь. А то голова болит.... Да и на работу с утра... Вадик что-то покашливает. Надо бы врача... Да что с него толку...

И так изо дня в день. А с Беном – полгода по морям, по волнам... Вольная птица... Да и денежка не от получки до получки... А любовь... Чего – любовь... Может, и любовь нечаянно нагрянет... Ох, хороша грешная любовь! Ох, сладка, ох, сладка!.. Грехом сладка... Хотя какой грех может быть в любви?.. Разве что первородный... Да он-то самый сладкий и есть. Потому как первородный... Потому как без него любвей вообще бы не было. А плодиться и размножаться без любвей, согласитесь, как-то скучновато... А я уж буду гулять... Пока гуляется... Пока гудит свадебной кодой «Таверна Кэт». Чтобы не слышать звуков из каюты, чтобы не слышать треска девственной плевы, первого вскрика. Чтобы не вспоминать воспоминания, которых не было. И я вспомнил свои эстрадные годы, за которые успел чего-нито наблатыкаться. Сверхэлегантно выцедил фужер водки и всунул в пасть саксофона свежий четвертак. Саксофонист довольно улыбнулся, что-то шепнул музыкантам. Те тоже заулыбались и как-то незаметно изменились. На головах появились котелки, из-под которых вились пейсы. Клубные пиджаки превратились в длинные лоснящиеся под грузом веков лапсердаки. Я взмахнул рукой и еле слышно запел:

Эвейну шалом алейхем!

Эвейну шалом алейхем!

Эвейну шалом!

Шалом!

Шалом алейхем!

Отец сидит в кассе банка,

А я торчу в башне танка,

И видно мне в перископе,

Как полыхает синим пламенем Синай.

Эвейну шалом алейхем!

Эвейну шалом алейхем!

Эвейну шалом алейхем!

Эвейну бара!

Бара!

Бара Йисраэль!

Ни звука не доносится из каюты. А может, ничего?.. Да хрен-то старые козлы за просто так женятся на молодых девочках. Молодость хочут возвернуть хоть на какое-то мгновенье. Вот сейчас раздастся крик... А ну, messieurs les musiciens! И вот уже через минуту еврейское буйство завертело старые стены портового кабака «Таверна Кэт». Под «Эвейну шалом алейхем» плясали офицеры эсминца «Жанетта» и рыбаки с северных Алексеевских прудов, разбрасывающие свежую чешую с чугунных плащей. Робко приплясывали командированные с материка Петька и Чапаев. Пытался совместить «Эвейну» с танцем убийства морского зверя заблудший на пруд чукча из полузабытых анекдотов. А там, во временной дали, играли в евреев офицеры флота богини Аматэрасу, с моего пьяного бреда приглашенные на свадьбу. Скрестили мечи последние усталые приверженцы эпохи сегунов с молодыми и злыми самураями эпохи Мэйдзи. И сунув пальцы под подтяжки, выделывали коленца солдаты Президентского полка. Потому что у всех. Там. В самом начале. Был Йисраэль. Задолго до придуманной расчетливым эстрадным сатириком аркаимской праславянской культуры... И вот настало мое время. Чтобы, не дай бог, услышать ее Главный крик, я подкормил саксофон, он взревел. Я поддержал его на трубе своим известным всему миру соло. А потом вынул из нагрудного кармана белоснежный платок и промакнул свои вывороченные губы. До небес распахнул глаза...