Пояс неверности - Александр Егоров

Самым, конечно, замечательным событием вечера стало возвращение Любимого. Он тихонько, не желая, видимо, никого беспокоить, вошел в квартиру, воспользовавшись своим личным ключом. Подумаешь, у меня теперь тоже имеется личный ключ от Барыниной квартиры, вот он лежит, рядом с правым локтем. Точнее, тут три ключа, на связке.

Ну я понимаю, конечно, что это голимая глупость, но вот уже сколько-то часов просто не могу выпустить из рук брелок в виде маленького сердечка с эмалью, эмаль не красная, черная. Черное сердце — вроде бы несочитаемо, но стильно. Да ни при чем тут, конечно, этот брелок!..

Просто ключи ведь дают членам семьи, нет? Что скажешь, мой милый дневничок? Как жаль, что мне больше не у кого спросить. Ксюха недоступна со своим поломанным Гансом, Арине всегда было пофиг на меня, а Танька с работы пакует чемоданы, убывает в страну Португалию с газоэлектросварщиком. Знаю, что она девка душевная и отзовется, но нельзя же так наглеть с моей стороны. Садиться на шею.

А Барынин сын, кстати о членах семьи, ничего так. Точнее, он ужасно симпатичный, но я сейчас не об этом, а в смысле характера. Вчера, когда все просто хотели уже на стенку лезть из-за неловкости — ну, когда заявился Любимый, открыл рот и принялся обвинять Барыню в том, что она интриганка, а меня — вообще в чуть ли не попытке его убийства, именно Леша все уладил.

Да, про попытку убийства — реально, так и сказал, типа, с трудом спасся от верной погибели и все такое, меня сразу же затошнило, и пришлось отлучиться ненадолго. Пока обнималась с санитарным прибором, успела подумать, что все-таки Любимый красавчик — бледный, глаза горят каким-то бенгальским огнем, темные волосы расчесаны идеально. Не знаю, я думала, что не люблю его уже. Но скорее всего, это не так. Вот, обо всем этом я рассуждала в туалете, положив голову на ободок унитаза.

Когда вернулась в кухню через большую комнату — ее Барыня называет «гостиная», какое-то старорежимное слово, у нас в Сызрани были большая комната, дальняя и проходная, — так вот, когда я вернулась в кухню, Леша уже полностью контролировал ситуацию.

Он сразу как-то сообразил, что надо делать, быстро встал, открыл сначала один кухонный шкафчик, потом второй, потом подошел к буфету и достал оттуда квадратную бутылку «Джека Даниэля», налил в низкий стакан, напихал побольше льда в виде опять же сердечек — кто бы мог подумать! — и прямо всучил в руки Любимому. И не просто всучил, а стоял рядом и практически пел вот это: пей до дна, пей до дна, ну не пел, конечно. Но стойкое ощущение возникало.

И любимый выпил залпом, а Леша мгновенно наполнил низкий стакан снова, ледяные сердечки трещали и стукались друг о друга, как много-много игрушечных «титаников», Любимый сказал как-то нехотя:

— Спасибо, Алексей…

А Леша разулыбался, тоже плеснул себе виски и начал говорить что-то такое про свое имя, точнее, про трудности, возникающие в общении с европейцами и другими иностранцами:

— Меня называют, как покойного патриарха — Алексий… Полноценно выговорить слово Алексей не в состоянии ни один немец. Правда, подошли раз на работе, говорят, мол, Алексий сложно и долго выговаривать, какие у твоего имени более короткие варианты? «Леша», — говорю. Но они язык сломали сразу же. А как это шикарно выглядит в переписке: «Hello Liosha»! Лиоша… Имя Алекс у них женское… Просто кошмар, сколько мне присылают каталогов купальников, бижутерии и духов!..

Любимый слушал и как-то умиротворялся лицом, уже не был похож на спусковой крючок войны. Даже и заговорил сам:

— Один мой приятель, звать Валерий, в Америке со своим именем намаялся, никто Valeri мужиком не представляет. Уж ему и образцы прокладок присылали, и кремы для декольте, и в женские сообщества зовут… Когда он принимал гражданство, то укоротил имя до Val, но тоже мало помогает… Если честно.

— Да ладно, — сказала независимо Саша, она так и сидела на корточках и ведь не устала нисколько.

— Да ладно, — повторила она, — мне вообще насрать, как меня кличут. В Париже задолбали называть Сашя, ну, у них так положено, ударять на последний слог… А мне по барабану. В Германовке Санди придумали. Я сначала чуть не опупела. Что за канареечное имя! Потом ничего, привыкла. Санди, блин… Это не имя! Это хуйня какая-то…

Любимый с Лешей немедленно выпили. Саша расхохоталась надолго. Потом объяснила:

— Да анекдот вспомнила. Про хуйню. Расскажу сейчас.

Барыня выдохнула, может быть, хотела попросить не рассказывать анекдотов про хуйню, но промолчала. Сынок взял ее чашку и добавил туда добрую толику виски, прямо в чай.

— Как-то раз мальчик нашел в лесу раненого ежика. Всю зиму за ним ухаживал. Мазал больное место мазью, кормил из ложечки. А когда наступила весна, ежик залез на подоконник и улетел. Мальчик почесал лоб и сказан «Это не ежик, это хуйня какая-то!» — рассказала обещанный анекдот Саша и снова принялась смеяться.

Ну вот, дорогой мой дневничок, так мы и беседовали, пока Леша не сказал, что приносит извинения, но он здорово устал, и хотел бы отправиться спать. Барыня вскочила, начала что-то быстро говорить про постельное белье, побежала вон. Наверное, вынимать из шкафа и стелить. Леша вышел за ней, Саша со странным скрипом туловища поднялась и удалилась тоже, мы с Любимым остались наедине. Он не смотрел на меня, перекатывал в ладонях стеклянный бокал, я подумала, что надо что-то сказать, и сказала:

— Ты, что ли, похудел.

— И возмужал, — ухмыльнулся он, все так же глядя в сторону.

Потом повернулся к столу, налил себе виски и выпил безо всякого льда. Вытер губы бумажной салфеткой в выпуклые цветочки:

— Я никогда и не сомневался, что ты маленькая жадная сука, — сказал спокойно, — эм жэ эс.

Я заплакала от обиды и чего-то такого, другого. Получается, все то время, что я его любила, мечтала о встречах, ждала звонков, — он все это время считал меня жадной сукой?! Маленькой.

— Чего рыдаешь, — спросил он опять спокойно и без всякого выражения, — погоди рыдать-то, зрителей пока нет… Сейчас старуха придет, и уж тогда…

Я сквозь рыдания выкрикнула:

— Она не старуха!

— Кино, — покивал головой Любимый, — классика жанра. «Статистика, Новосельцев, это наука, она не терпит приблизительности…»

И тут он смял салфетку и кинул в меня. Просто швырнул. А салфетка не долетела, она же бумажная. Салфетка в полете расправилась и спланировала на Барынин пол из рыжей плитки. Какого-то черта мне понадобилось, дорогой дневничок, радостно засмеяться и сказать:

— Недолет!

И тогда Любимый просто рассвирепел. Он схватил свой стакан, в нем даже немного плескалось еще ценного алкоголя, и запустил мне в голову. Я как-то додумалась уклониться, стакан просто разбился об стену и засыпал меня осколками, их было много. Порезалось плечо, и чуть ниже рука порезалась тоже. Я растерялась, я жутко боюсь крови и всего такого и, если у меня берут какие-то анализы, зажмуриваю всегда глаза изо всех сил. А тут рука, и еще — ужас! — целый кусок стекла торчал чуть повыше локтя. Наверное, это меня окончательно добило, потому что дальше я ничего не помню.