Кровь пьют руками - Андрей Валентинов

Свора все-таки достала обоих.

* * *

К ним спешат какие-то люди с носилками, надсадно воет сиреной непонятно откуда возникшая «Скорая»; Наденьку осторожно укладывают на носилки, накрывают белой простыней… из машины выпрыгивает врач, мягко отстраняет не-, сопротивляющуюся тетю Марту, склоняется над Фимой, щупает пульс, одновременно вытирая себе лоб белым колпаком…

Бесполезно.

Но почему тогда врач поспешно вскакивает, почему кричит, гневно матеря кого-то, опоздавшего с капельницей и шприцем?.. К чему это? Разве они не понимают?! Или…

Голова идет кругом, перед глазами стремительно темнеет, и последнее, что я чувствую, — сильные руки успевают подхватить смешного бога без машины.

Темнота.

Она течет, плавится, обволакивая душу липким коконом, грозя задушить червя, тщетно вознамерившегося стать бабочкой; из тьмы медленно проступает…

Лицо?

Безглазое кровавое пятно; лишь щеточка рыжих усов топорщится ржавым срезом водостока.

— Имеет ли смысл спрашивать? — смеется пятно, булькая страшными пузырями, в каждом из которых — мертвый вздох. — Имеет ли смысл спрашивать: вы Залесский Олег Авраамович?

Голос, искаженный мегафоном, странно знаком.

Имеет ли смысл?.. Нет, наверное, не имеет.

Потому что Легат уже взял книгу из рук Ангела, стоящего на море и на земле, взял и съел ее; и была она в устах моих сладка, как мед; когда же съел ее, то горько стало во чреве моем.

Смеюсь в ответ и ухожу до cpокa.

…Почему белые обезьяны? Никогда не думала, что когда сходишь с ума…

— Еще укол?

— Не надо, капитан. Она нас слышит.

…Я, Ипполит Марселино, прозываемый также Марсельцем, гражданин славного города Падуи и верный сын Святой Католической Церкви, с юности избрал трудную, но столь необходимую людям стезю юриспруденции. И в том укрепили меня тяжкие испытания, выпавшие на долю Франции, родины моих предков, а также благородной Италии, где довелось родиться мне, и всего нашего Божьего мира. Наибольшим же бедствием справедливо почитаю я чудовищные ереси, порожденные сыном Дьявола из проклятого Богом Виттенберга, имя коего не желаю поминать здесь. А посему выбрал я служением своим искоренение злодейских ересей, и в том споспешествовал мне друг мой и наставник дон Инниго Лопес де Рикальде, прозываемый также Лойолой…

— Вы напрасно молчите, Эра Игнатьевна! Вы юрист, и поэтому не буду пояснять, что значит «активное следствие». Не надо? Вижу, помните! Так вот, умереть мы вам не дадим и сойти с ума не дадим. Молчите? Напрасно, напрасно! Мы ведь знаем, кто вы, догадываемся, какое задание вам поручили… Ну, хорошо, оставим ваш компьютер в покое. Допустим, вы действительно не знаете, кто уничтожил винчестер, и о бумагах также не знаете. Это не важно. Давайте вместе посмотрим эти фотографии! Откройте глаза! Откройте!

— Может быть, все-таки укол?

…Наверное, меня отправят в Джудекку, Саша! Помнишь, ты мне рассказывал про Девятый круг, где предателей вмораживают в лед? Потом всё хотела прочитать… не успела. А когда тебя не стало, мне было страшно открывать эту книгу…

Но ведь я не виновата!

Мне тогда было шестнадцать. Два года строгого режима, а впереди — еще пять. Два года, из них год в БУРе. Я знала: не доживу. Когда избивают, насилуют — почти каждый день, Саша! Почти каждый день! Ты тоже был там, но ты мужчина! Ты был взрослым, за тебя заступались все, даже Сахаров, даже Конгресс США! А кому была нужна я? Матери — и то не нужна. За эти годы — ни одного письма!

И вдруг — свобода!

Свобода, госпиталь, чистые простыни, обращение на «вы». Я не сразу даже собственное отчество вспомнила! Тогда, наверное, я бы согласилась на все — убить президента? Сколько угодно! Но мне рассказали о тебе…

…Однако же, будучи верным сыном не только Церкви, но и нашего просвещенного века, никак не мог одобрить я дикие нравы, царившие среди юристов Италии. Ибо поистине надо быть выходцем из прошлого, из времени, что ныне по почину истинного короля гуманистов Поджио Броччолини именуется средними веками, дабы одобрить гнусные пытки, и до сего дня применяемые моими коллегами при допросах подследственных. Поистине и страшно, и смешно слышать их утверждения о муках телесных, ведущих к просветлению грешника. Cue суть истинное варварство, и я рад, что друг и наставник мой дон Инниго был первым, кто согласился со мной…

— Она видит. Продолжайте, капитан!

— Смотрите, Эра Игнатьевна! Смотрите! Это снято позавчера. Узнаете? Ну конечно, это же ваши подследственные! Согласен, варварство! Варварство — и грязная работа. Отпечатки пальцев, орудия убийства… Могу добавить (пока по секрету) и свидетели тоже есть. Не отворачивайтесь, Эра Игнатьевна, не отворачивайтесь! Вам все это придется видеть еще не раз. Гражданин Рюмин — шесть пулевых ранений, ожоги кистей обеих рук, на груди рана в форме креста. Гражданин Егоров — перелом основания черепа, лицо облито кислотой… Смотрите, смотрите!

— Дайте ей воды… Нет, не с глюкозой, простой.

— Итак, Эра Игнатьевна, два дня назад ваши подследственные… Точнее, бывшие подследственные, граждане Рюмин и Егоров, были похищены из следственного изолятора, вывезены в район Лесопарка и зверски убиты. А теперь смотрите сюда! Не надо притворяться! Когда человек теряет сознание, у него не дергаются веки…

— А бить все-таки не стоило, капитан!

— Ничего, не сдохнет! Крепкая, сука!

Что я тогда знала о тебе, Саша? Что я знала? Мне сказали, будто ты состоишь в какой-то тоталитарной секте, чуть ли не в Белом Братстве, что эта секта очень опасна, у вас там, на Урале, людей приносят в жертву в каком-то капище.

…Теперь-то я знаю, кто приносит людей в жертву! Теперь — знаю…

Мне велели… Ну, ты сам понимаешь, что они велели. Они рассчитали все точно, у тебя за год до этого умерла жена, детей не было. В общем, это Оказалось просто. Такие вещи называют «операция внедрения». Вот меня и «внедрили». К тебе. Ты ведь был меня старше на тридцать пять лет, Саша! Кто бы подумать мог…

…В то же время следует признать, что необходимость пыток в значительной мере вынужденная, поелику именно признание еретика суть царица доказательств, без которой обвинение не может состояться. А посему долгие годы смирялся я с необходимостью жестокого и негуманного обращения с подследственными, что оставляло в великой тягости мою душу, особливо когда доводилось вздергивать на дыбу или велью юных дев, а тем паче — детей…