Перстень Андрея Первозванного - Елена Арсеньева

Застегиваясь на все пуговицы, Кавалеров с блаженной улыбкой взглянул на озябшего ангела.

Да, вот теперь – красиво. Это зрелище было одним из самых радостных в его жизни – кладбище, памятник, мраморное надгробие с надписью:

«Дашенька Смольникова. 16 июня 2010 г. – 25 ноября 2016 г.

Ты ушла – и унесла с собой наши жизни».

Первый раз прочитав эти слова, Кавалеров просто-таки онемел от изумления. Ну как, ну каким же образом они догадались написать именно это?! Неужели обо всем узнали, поняли все – и отвечают ему: ты добился, чего хотел, мы признаем это… Кавалерову даже скучно стало. Его труд как бы обесценился! Ведь хотелось заглядывать в глаза каждому из них поочередно, долго рассказывать, что он сделал, каким образом, а главное – почему. А тут как бы мечту отняли! Но потом, побродив по кладбищу, Кавалеров начитался всякого на памятниках и надгробиях – и немного успокоился.

Чего только люди не напишут! Но это одни слова – как правило, весьма хилая оболочка истинного чувства.

Кавалеров медленно натягивал перчатки на покрасневшие руки, поглядывая на узкую лавочку, притулившуюся под оградкой. Когда он смотрел на эту лавочку, его разрывали два противоречивых чувства. С одной стороны, хотелось – как хотелось бы! – увидеть тут их всех сидящими в рядочек и проливающими горючие слезы. Но Кавалеров слишком часто бывал на кладбище, чтобы не знать: печаль над могилкой на могилке и останется. Как букетик сухих, неживых бессмертников. Ее с собой не берут. Здесь плачут, убиваются одни люди, а к воротам подходят, в машины садятся совершенно другие. Живые! Не лучше ли так, как случилось? Дед еле бродит, волоча парализованную половину тела. Бабка, то и дело хватаясь за сердце, разрывается между ним и бывшей детской, где взаперти сидит ее взрослая дочь, забывшая все на свете, даже свое имя, изредка лепечущая:

– Дашенька хочет кушать! Дашенькина ляля сломалась! Дашеньке страшно, страшно!

Страшно, что и говорить…

Муж этой самой женщины, которая мнит себя собственной дочкой, – еще живой дочкой! – днями и ночами сидит перед компьютером, рисует свои цветные обманки, искренне веря, что они порадуют кого-то так же, как радовали погибшую девочку. Ну а гаденыш…

Кавалеров скрипнул зубами. Гаденыш единственный из всех не прячется в горе от горя! Он опасен, опасен, хотя…

Кавалеров усмехнулся. Среди того, что гаденыш сделал за этот год, не было ничего, что не разрушил бы Кавалеров одним мановением руки!

Сначала-то он всерьез побаивался гаденыша, а теперь все чаще приходит ощущение собственного всемогущества. Где скороспелой злобе одолеть ненависть, полученную в наследство, вспоенную жаждой, вскормленную голодом, выпестованную одиночеством! Гаденышу невдомек, что его тайный враг хотел бы сейчас (раз уж так судьба сложилась!) сидеть над другой могилкой, под сенью покосившегося креста, вглядываясь со слезами умиления в еле различимую надпись:

«Кавалеров Семен Евгеньевич. 1 января 1953–28 февраля 1993 г.»

Кавалерова Маргарита Игоревна. 6 марта 1955–24 мая 1993 г.

Кавалерова Дашенька. 24 мая 1993 г.

Вы ушли – и они уйдут за вами!»

Черта с два… Черта с два! Они даже не заслужили могилы своими страданиями!

Отца он хотя бы увидел, спасибо и на том. От матери с новорожденной сестренкой остался только столбик на забайкальской топкой равнине. Бог ты мой, сколько же там этих столбиков! На сотни километров тянутся они.

Кавалеров не посмел сойти с холма, походить по мари, поискать своих. Да и разве найдешь? Столбики-то безымянные! Посидел, поглядел, как сизые сумерки затягивают падь, – и пошел через лес на станцию. Все время хотелось обернуться… Как там, в Долине смерти, реяло что-то в воздухе, стонало, окликало… Конечно, это ведь тоже долина смерти. А сколько таких долин по России, сколько, сколько…

Кавалеров не оглянулся. Знал, что увидит: мать, бегущую за ним, беспомощно простирая руку, другой удерживая у груди спящего младенца. И еще знал, что если оглянется, то уже не сможет их покинуть: уйдет туда, вниз, в марь, ляжет под их столбик… окажется дома…

«Не время еще! Не могу!» – кричал он душой – и, упрямо набычась, шел вперед, всей кожей чувствуя, как стихает, меркнет зов за спиной. Тогда же он поклялся вернуться – потом, позже, когда все будет сделано. И уже вернулся бы, если бы не гаденыш!

Кавалеров с силой пнул стылое надгробье. Метнулся вперед, не сдержав сердца, сцепил пальцы на горле мраморного ангела. С наслаждением заглянул в незрячие, спокойные глаза…

И тут же брезгливо отряхнул перчатки, поднял воротник и, спрятав лопату на место, пошел прочь.

Сволочи! Все сволочи! Нет, правильно говорят умные люди: если хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам!

Он чувствовал себя обманутым. Ему было мало того, что в той старинной барской квартире в Нижнем теперь навеки – дом скорби. Он хотел, чтобы их преследовало воспоминание о предсмертных криках девчонки! Они должны были постоянно слышать ее сорванный хрип: «Не надо! Пустите! Мне больно!»

Кавалеров так шарахнул за собой калиточку, что ограда заходила ходуном.

Если бы он знал сразу, что Хинган соврал, – убил бы его! А теперь все усложнилось… Т-тварь! Девчонка-то умерла сразу! Хинган так напугал ее, что она умерла мгновенно, от первого же страха, разорвавшего ей сердце!

Разве об этом мечтал Кавалеров? Разве это видел в снах? И главное, они все, они все знают, что добрый Боженька смилостивился над их ангелочком, не дал Дашеньке ощутить боль. Все, что сделали с ней потом, было сделано с мертвым телом.

Ладно. Что поделаешь! Придется еще немного подождать!

Заткнуть глотку Хингану. Потом прикончить гаденыша. Съездить в Нижний, полюбоваться на тех троих… Сказать им!

А как быть с Кириллом?

Кавалеров пожал плечами. Кирилл – единственный, к кому он не питал злобы, ведь парню и так досталось. Пусть живет!

Кавалеров торопливо шел к воротам, чувствуя, что носки промокли насквозь.

Такси бы, да где его тут возьмешь? Придется тащиться до троллейбуса, потом…

Елки-палки! Такси, что ли, подруливает? Нет, в самом деле!

Точно: у ворот остановилась желтая машина с шашечками. Из нее вышли две женщины: одна в дорогой дубленке, другая в простенькой серой шубке.

Кавалеров сошел с тропки, пропуская женщин. Полуотвернулся, прикуривая, пряча огонек от ветра.

– Уже темнеет, – жалобно прошелестела та, что в шубке.

– Ничего! – напористо отозвалась ее спутница. – Еще не вечер! Только глянем – и назад. Эй, постойте-ка! На два слова! – Это сторожу.

Кавалеров усмехнулся, глядя вслед женщинам. Готовьте денежки, милашки, иначе с этим боровом и говорить не стоит.

Склонился к таксисту:

– Свободен?