Железный сокол Гардарики - Владимир Свержин

– Спасибо на добром слове, только я засиживаться не стану, – поблагодарил мой спутник. – Поспешать надо. А дружок мой, ежели не в тягость, пусть здесь останется. Я же, с Божьей помощью, скоро вернусь.

– Отчего же в тягость, пусть гостит, коли добрый человек.

– Добрый, добрый. Токмо вы за ним пригляньте, а то места наши – сами знаете какие.

– Об том не заботься. – Варсанофий Силантьевич махнул рукой коренастому мужичку, стоявшему чуть поодаль. – Агафоша, перевези-ка Никитку на дальний берег.

День сменила ночь, а ее – следующий день, что было не ново, но тем не менее приятно. На заре большая часть мужского населения острова радостными криками приветствовала восходящее светило и растворилась в тумане, висевшем над болотами. Никто не думал сторожить меня. Да и к чему? Стоило мне приблизиться к валам, семь-восемь кудлатых волкодавов усаживались в непосредственной близости и с молчаливым интересом наблюдали, что я собираюсь делать дальше.

Вся оставшаяся часть крохотной общины трудилась здесь же по хозяйству – в домах или на маленьких огородиках. Мне же решительно нечем было заняться. Я связался с Лисом, чтобы узнать, где в данный момент находится армия Вишневецкого. Гетман, не желая терять драгоценные летние дни, не стал набиваться к царю на пироги и, дав войскам краткий отдых, двинулся по дороге, недавно пройденной нами. Лис утверждал, что скоро появится в условленном месте, и был очень удивлен моим сообщением, что место вполне может измениться. Прочую же часть дня я провел, восстанавливая физическую форму, медитируя на пламя костра и отрабатывая технику блоков и ударов на мечущихся в ужасе тенях.

Вечером, когда солнце ушло за горизонт и небо приобрело светло-серый, как обычно в это время года, оттенок, все население Яжьей Веси собралось в большой избе. Под длинные, как стоявшие тогда белые ночи, песни шла, должно быть, ежедневная работа. Мужчины неторопливо мездрили[31]добытые шкурки пушного зверя, а женщины сортировали принесенные из лесу травы. Честно говоря, я ожидал расспросов, но их не последовало. Тогда я сам задал давно мучивший меня вопрос:

– Скажите, пожалуйста, любезный Варсанофий Силантьевич, откуда вы знаете Никиту?

– Бывал он здесь прежде, – откладывая скребок, объяснил старец. – Мальцом еще с меньшим братом в лесу заплутал, вот его охотники наши с ловитвы и привели.

Произнеся эту небольшую тираду, он опять принялся за работу. Разговор не клеился.

– Вы, должно быть, друиды? – поинтересовался я, указывая на травы и коренья, и моментально поправился: – Волхвы то есть?

– Древоведы, это да. Слово верное. Мы всяко древо, всякий злак, всякий цветочек знаем и понимаем. То, что нам ведомо, как есть издревле пришло. А вот волхвы – это не наше. У нас вера святая – христианская.

– Странно, я не видел в вашей деревне ни одного креста.

– Откель же ему здесь взяться? – Старец с усмешкой глянул ясными серыми глазами и забрал бороду в кулак. – Мы ни крест, ни дыбу, ни оковы не жалуем. К чему боль да погибель славить?

– Но Иисус принял мученическую смерть во искупление грехов наших…

– А вот прежде старцы говаривали, что в гостомысловы времена на этом самом месте капище было. Предки наши тут подземному змею Ящеру человеческие жертвы приносили. Нешто Господь небесный, имя коему Любовь, тоже жертв алчет? Нешто он лютый змей?

Вопрос был, как говорится, не в бровь, а в глаз. Я задумался, вспоминая, как Господь своею волей упразднил подобные жертвы, подставив под занесенный нож агнца вместо сына Авраамова. Получалось, что идея искупительной жертвы противоречила Его воле.

– …вот и выходит, что спустился наш спаситель в самое что ни на есть пекло и муку принял, дабы объявить и там, и здесь о милости Господней, о вечной жизни. Потому-то и славим мы Иисуса не на кресте, в минуты страдания его, ибо мгновения эти всякому, кто за Христом ступает, оплакивать должно, а в ясном солнышке, что всякий день встает и светом любви своей землю озаряет. От того и нет нам нужды ни во мнихах чернорясных, ни в церквах золоченых. На что Господу дом? Вся земля – обиталище его, и в каждой душе ему алтарь. А потому чего ж проще – живи мирно, люби крепко и тем, чем Господь в великой милости своей тебя наделил, не брезгуй. Иной раз ведь как бывает – станешь кого отварами да кореньями выхаживать, слова божьи нашептывать, а тут крик: «Ворожба! Колдун!» Где же тут колдовство, когда целебная сила в травах от их сотворения заложена. А в речах моих и подавно каждый звук Бога славит.

За стеной оглушительно залаяли собаки, рявкнули несколько раз и тут же унялись.

– Ишь, занялись, – покачал головой старец. – Идет, что ли, кто?

Он кивнул одному из мужчин. Тот молча поднялся со скамьи, подхватил рогатину, прислоненную к стене, и направился к двери. До нее оставалась пара шагов, когда она отворилась, и из темноты послышалось:

– Мир вам, добрые люди!

Лучший способ убеждать – это побеждать.

Александр Македонский

Сквозь открытую дверь в избу пахнуло ночной прохладой. Склоняя макушку, чтобы не задеть косяк, в общинный дом втиснулся Никита Порай. Лицо его выглядело усталым. Вероятно, по сей час он так и не нашел времени смежить очи, да и попросту отдохнуть. Под глазами залегли черные тени, серая дорожная пыль тонким слоем покрывала скулы. Мужчины на лавках, не задавая лишних вопросов, потеснились, освобождая место гостю, но тот лишь помотал головой:

– Недосуг.

– Поел бы чего с дороги, – глядя на утомленного опричника, проговорил общинный староста.

– Отчего ж не поесть, – кивнул Порай. – Непременно откушаю, токмо погодя чуток.

Он поворотился ко мне:

– Ходи сюда, муж честной. Разговор имеется.

Я молча встал и направился к выходу. Какие бы вести ни привез сейчас Никита – все лучше неопределенности.

Ночь была теплая, с болот тянуло сыростью, из-за валов надсадно заливались лягушки, и бледная, исхудавшая луна наблюдала за всем этим с непостижимой высоты. Порай безмолвно отошел от избы, не желая, должно быть, посвящать старых знакомцев в свои дела, и произнес негромко:

– Говорил с твоим дядей.

– И что?

– Стало быть, признает он тебя. Я как описал твой облик, он сразу признал. О дружке твоем еще спрашивал. О том самом, что в Александровской слободе тебя выхаживал. Как знал, что вы одвох приехать должны.

– Знать, положим, не знал. А предполагать мог.

– То-то же и оно, – усмехнулся кромешник, – что Якоб Гернель завсегда верно предполагает.

Никита опустился на пенек и вытянул ноги, давая им отдых.