Тяжелый свет Куртейна. Синий - Макс Фрай

– Не разувайтесь, – сказала Кара.

Провела ее через длинный узкий коридор в просторную пустую гостиную, где не было ничего, кроме книжных стеллажей по всему периметру и небольшого стада серых кресел-мешков, похожих на сгущенные зимние тучи. Оттуда снова попали в коридор, на этот раз короткий, с несколькими разноцветными дверями: синей, зеленой, оранжевой. Оранжевая дверь, как выяснилось, вела в маленькую полутемную комнату, где стоял высокий узкий топчан, который – клиентка, договариваясь по телефону, не обманула – и правда вполне подходил для массажа. Но Кара прошла сразу к окну, закрытому светлой ролетой цвета небеленого льна, и так резко дернула шнур, что ткань свернулась в рулон с громким, противным стуком.

– Идите-ка сюда, – позвала ее Кара.

Даже не то чтобы позвала, а велела подойти. Властный тон выдавал привычку командовать; Люцина таких людей не особо любила, но редко могла противится их начальственному обаянию. Вот и сейчас без возражений подошла.

– По-моему, это лучший в мире вид из окна, – сказала Кара, указывая на автомобильную стоянку перед Министерством обороны.

Люцина ничего не ответила, только вежливо улыбнулась. И даже не особенно удивилась: еще и не такие причуды встречаются у людей. Была у нее приятельница из Северного Городка, которая обожала свой ужасный район, застроенный, по большей части, страшными облупившимися девятиэтажками еще советских времен. А нынешний шеф, владелец турагентства, прямо скажем, не то чтобы бедный человек, не желает уезжать из ветхого двухэтажного дома на улице Кауно, говорит: «У нас во дворе такие старые яблони, вы бы на них посмотрели весной, в цвету». А что, кроме яблонь, там жуткого вида бараки, рассыпающиеся дровяные сараи, да уродливая многоквартирная панелька, больше похожая на гнилой зуб, чем на жилой дом, ему плевать.

В общем, если кому-то лучшим в мире видом из окна кажется министерская автостоянка, это еще далеко не самый тяжелый случай. В конце концов, там хотя бы машины красивые припаркованы, есть на чем остановить взгляд.

– Я выросла на окраине, – говорила тем временем Кара. – Наш дом стоял на Безлунной улице; теперь там конечная двадцать первого трамвая, а во времена моего детства трамвай до нас не доезжал, от последней остановки надо было идти через парк. И мне примерно класса до пятого не разрешали ездить в центр одной, без взрослых. А я, понятное дело, все равно ездила, как все нормальные дети, – на то и родительские запреты, чтобы храбро их нарушать. Главное было не сесть случайно в трамвай, где кондуктором Толстый Сони, он всегда требовал покупать билеты, еще и родителям мог наябедничать, кого сегодня до какой остановки вез. Остальные кондукторы смотрели на нас сквозь пальцы, помнили, что сами когда-то были детьми. А лучше всех была Злата, она всех детей катала бесплатно, хотя по правилам не положено, говорила: «Да ладно, лучше купи себе леденцов». И ведь знала, что делала! Теперь вышла на пенсию и чтобы не заскучать, контрабанду с Другой Стороны мешками таскает, как сахар из бакалейной лавки в сезон наливок, а весь личный состав Граничной полиции пожимает плечами: «Ну это же наша Зла-а-а-а-аточка, что с нее взять». Хитрющая! Всех в свое время успела в трамвае бесплатно прокатить. А теперь мы выросли, и любим ее всем сердцем, как лучшего друга детства. И всегда будем любить.

Люцина сперва слушала с недоумением – где это в Вильнюсе Безлунная улица? И откуда вдруг взялся трамвай? Потом сообразила, что клиентка видимо выросла в каком-то другом городе. А может, просто сказку рассказывает, что само по себе очень забавно и мило – такая шикарная строгая тетка с командирскими замашками, и вдруг оказалась сказочницей. Детским писателем, например.

Так что про полицию и контрабанду Люцина слушала уже без особого удивления: на то и сказка, чтобы все что угодно могло случиться с ее героями. Между прочим, отличный сказочный персонаж: добрый кондуктор-контрабандист, ничем не хуже разбойников из Кардамона[21]. В детстве слушала бы про похождения этой Златы, распахнув рот; собственно, она и так очень внимательно слушала. Хорошо, что стоя, а не сидя в удобном кресле-мешке в гостиной, а то бы, пожалуй, задремала под эту историю. Впрочем, у нее и без всякого кресла слипались глаза.

– По выходным я часто ездила в город с папой, на ярмарку, – рассказывала Кара. – У нас в семье только он любил ярмарки. И на рынок всегда сам ходил, маме не нравилось прицениваться, торговаться, покупать; мне, кстати, тоже не нравится, совершенно не понимаю, какое удовольствие люди в этом находят. Но ярмарки я все равно люблю, особенно зимние, когда вокруг столько сортов глинтвейна – не перепробуешь. И горячие яблоки в карамели, я их полдюжины зараз могу сгрызть. Но ярмарки были редко – в смысле, не каждый день, а гулять среди красивых высоких домов и кондитерских лавок мне всегда хотелось, так что приходилось ездить в город тайком, одной. Эти поездки казались мне настоящими героическими приключениями, как у принцесс из сказок. До сих пор горжусь глупой девчонкой, которой была: она дрожала от страха, но все равно шла через парк до конечной остановки трамвая, садилась и ехала, намертво прилипнув носом к окну; этот опыт мне здорово пригодился потом, когда дело дошло до первых прогулок на Другую Сторону. Страшно, ну и подумаешь! Зато интересно, а это в сто раз важнее, поэтому все равно идешь. А тогда я просто выходила на площади Восьмидесяти Тоскующих Мостов, возле большого, как мне казалось, до неба, зеленого дома; он выглядел настоящим дворцом. Думала: вырасту, обязательно здесь поселюсь, буду каждый день смотреть сверху на эту красивую площадь. В детстве у меня было много смешных желаний, но сбылось почему-то именно это. Причем не то чтобы я старалась осуществить мечту, как-то само сложилось. В этом зеленом доме, как оказалось, у городской Граничной Полиции есть несколько служебных квартир, и одна из них мне досталась. Так что теперь я каждый день смотрю сверху на эту красивую площадь, как и хотела… Эй, как ты там? Просыпайся, девочка. С возвращением. Добро пожаловать домой.

Люцина хотела спросить: «Почему просыпаться? Я же не сплю», – но обнаружила, что действительно стоит с закрытыми глазами, прижавшись лбом к холодному оконному стеклу.

– Извините, – сонно пробормотала она, – сама не понимаю, как так получилось. Мне приснилось… ой, нет, неважно. Сейчас умоюсь и…

На этом месте Люцина все-таки открыла глаза и увидела пасмурное, обложенное сизыми тучами небо; успела подумать: «Наверное будет гроза, вот почему меня так вырубает», – а потом опустила взгляд. За окном, далеко внизу была площадь, как любят говорить экскурсоводы, «изумительный архитектурный ансамбль, гармонично соединивший узнаваемые черты архаического модернизма Четвертой Исчезающей Империи с лаконичным стилем новой эпохи, бла-бла-бла», – но какая разница, что они там говорят, когда прямо напротив окна – похожий на шойянскую расписную шкатулку Синий Дом, о котором старшие девчонки в школе рассказывали, будто там живут призраки бывших хозяев, четырех братьев, умерших от любви к неизвестной красавице со старинной картины, а внизу, на площади, кипит веселая вечерняя жизнь, торгуют цветами и ягодами, из кондитерской выходят довольные покупатели с рожками мороженого, на конечной остановке трамвая собралась небольшая толпа, значит его давно не было, но ничего, скоро придет, или двадцать первый, или ее любимый семнадцатый номер, всю жизнь практически только на нем и каталась, потому что в детстве жила как раз примерно в середине маршрута, неподалеку от остановки «Белый Квартал». Сперва ездила к бабушке и на музыку, потом – в кино с подружками после школы, потом – в университет, а потом съехала от родителей и поселилась на улице Лисьих Лап, буквально в трех остановках от конечной семнадцатого, то есть отсюда, от площади Восьмидесяти Тоскующих Мостов, а потом…