Наша девочка - Маша Трауб

– Если я узнаю, что цветы тебе дарят, то я ему не знаю что сделаю! – закричал дядя Давид. – И кто это, помимо меня, тебя цветы дарил? Про какого поклонника ты забыть не можешь?

– Ой, а можно ты еще покричишь? – улыбалась тетя Соня. – Так приятно, что ты меня ревнуешь.

– Я еще не начал кричать! Вот если начну, тебе, женщина, мало не покажется! – не заставил себя просить дядя Давид. – И выброси эти цветы! Я сказал!

– Вот и не выброшу! – ответила тетя Соня. – Цветы прекрасные. И это, в конце концов, невежливо – так поступать с подарком. К тому же мы точно не знаем, для кого такой замечательный букет предназначен. Как же красиво и романтично. Как в кино!

– Нет, я спать не буду, узнаю, кто такое кино устраивает! – продолжал кричать дядя Давид.

Я стояла, прилипнув к полу. Мне было стыдно. Не перед тетей Соней, а перед Наталкой. Я опять ее подвела, повела себя как девочка, самая обычная девчонка, которой дарят цветы, а не перочинные ножики. А она за меня поручилась. Сестрой меня назвала. А тетя Соня из-за меня поругалась с дядей Давидом. Но в то же время я была счастлива как никогда.

– Это не мне, – сказала я, хотя была уверена в обратном. Цветы предназначались именно мне. В этом не было никаких сомнений. И я даже догадывалась, от кого букет. Конечно же, от Мишки. Только он способен на такой поступок – красивый и дерзкий, безрассудный и романтичный одновременно.

– Давид, тогда это тебе! – засмеялась тетя Соня. – Если не нам, то у тебя появилась поклонница!

– Женщины, вы меня с ума сведете! Мне за кого идти убивать? За жену, дочь или другую дочь? – Дядя Давид изобразил, как вытаскивает кинжал и вонзает его в сердце соперника.

– Мне так нравится, когда ты такой, – тетя Соня продолжала млеть над букетом. – Неужели ты меня еще ревнуешь? Это так приятно.

– Соня, что тут приятного? – закричал дядя Давид. – Что я должен нервничать?

– Это такой красивый жест, – стояла на своем тетя Соня. – Цветы – это прекрасно. Кто же такое придумал? Бросать по одной розе в почтовый ящик? И розы чудесные. Такие только на площади растут.

– Значит, этот ваш ухажер – еще и вор! – заявил дядя Давид, сделав вид, что оскорблен до глубины души.

– Ладно, мы побежали к бабушке Терезе, – объявила Наталка и сорвалась с места. – И выброси этот куст дурацкий.

– Вот и не выброшу. На тумбочку в вашу комнату поставлю, – заявила тетя Соня. – К подаркам нужно относиться с благодарностью.

Наталка состроила смешную рожицу, изображавшую презрение, и кивнула мне, чтобы я ее догоняла.

Я бежала по дороге и даже не сразу поняла, что случилось. Как будто сзади меня кто-то сильно толкнул. Я упала и больно рассекла коленку.

– Поймаю, убью! Так и знай! Борис – председатель дохлых крыс! А жена его Лариска – замечательная крыска! Бориска – дай барбариску! – слышала я крик Наталки.

– Что случилось? – спросила я.

– Это Борька. Терпеть его не могу. Мы с ним не дружим. Он первый всех закладывает, жирный и противный. Вечно бежит домой и мамочке жалуется. Еще и плачет чуть что. Борис – на ниточке повис. Ниточка трещит, а Боречка пищит! Борис – длинный нос, выковыривал навоз! – кричала Наталка вслед мальчику, который улепетывал на велосипеде. Я уже могла отличить хороший велосипед от плохого. Так вот, у Бориса был отличный велосипед, о котором никто в нашей компании даже мечтать не мог.

– Он трус и предатель, – продолжала Наталка. – Его даже пытать не надо, сам все расскажет. Однажды заложил нас дяде Жорику, когда мы орехи воровали. И показал наш лаз. Нам потом новую дыру в заборе пришлось делать. Поймаю – убью. С ним даже никто не дерется, потому что он как девчонка – закрывается руками и куксится. Как он вообще посмел на тебя наехать? Он же нас всех как огня боится. Обходит стороной. И знает, что ты моя сестра.

– Может, он случайно?

– Я все видела! Ничего не случайно! Специально!

– Ладно, пойдем. Бабушка Тереза ждет.

– А коленка?

Я сорвала подорожник на обочине, послюнявила, как учила меня Наталка, и приложила к ране. Моя подружка кивнула, довольная своей ученицей.

Мы быстро помыли полы в доме бабушки Терезы, так же быстро нарвали черешню с двух деревьев, слопали по лепешке с огурцами и вареными яйцами и сбежали. Бабушка Тереза выдала нам целый кулек конфет.

Мы выбежали из двора, но Наталка побежала не налево, а направо.

– Мы куда? – удивилась я.

– На Терек! Будем по мосту бегать на скорость. Мальчишки нас уже ждут.

– У меня нет купальника! – испугалась я.

– А это что? – Наталка выудила из фартука, который повязала еще с утра, как приличная девочка, два купальника. Из кармана вывалилась мелочь.

– Деньги? Зачем? – спросила я.

– Так мы же на деньги бегаем. Спор такой. Без спора бегать неинтересно. Кто быстрее на другой берег добежит и назад, по секундомеру, тот и победитель. А приз достается победителю. Я три раза выигрывала, два – проигрывала, один раз была ничья. Это самый важный спор. И самые ценные призы. Если его выиграешь, то до следующего года ты – чемпион.

– А что сложного по мосту пробежать?

– Ты этот мост не видела! – ухмыльнулась Наталка. – Сейчас можно бежать. Терек обмелел. Воды по шейку, не выше. А когда выше – нельзя. Свалишься и утонешь сразу.

Мы бежали долго. Места мне были незнакомые. Я только успевала удивляться тому, сколько еще не видела в окрестностях. Меня поразили деревья, которые приспособились к разливу реки – выше обычных, стволы голые, как обкатанные водой камни, а кроны походили на кусты. Если бы вода поднялась в разливе, она бы не достигла листьев. Деревья выживали так же, как и я, – приспосабливаясь, меняясь. Я тут же забыла про розы и смотрела на эти деревья. Мне казалось, что ничего прекраснее я в жизни не видела. Стволы, которые переплетались корнями, оголенные, черные, цеплялись за ил, за землю. Им была не страшна даже самая высокая вода, наводнение. Только я не понимала, как могли эти деревья пустить корни в такой местности, совершенно непригодной для жизни. И как могла я за такое короткое время стать другой, как эти деревья – приспособиться, слиться с окружающей средой.

Еще я думала о том, что не узнаю маму, когда ее увижу. Или мама не узнает меня. Ведь так может случиться? Я помнила мамин сарафан, мамино кольцо на пальце, запах. Но в то же время я помнила и тетю Тамару, которую не узнала с забранными волосами, в костюме, а не в платке и платье в пол. По ночам я часто плакала – вдруг мы с мамой разминемся, пройдем мимо по одной улице и просто не узнаем друг друга. Вдруг ей не понравится, что я стала такой же, как Наталка, ведь она любила меня другой, городской девочкой. Или вдруг мне разонравится мама – она точно не была такой, как тетя Соня, я это твердо помнила, но я ведь так любила тетю Соню. Получается, что маму я любила меньше? А еще я думала о том, что у меня нет отца. Здесь у всех детей были отцы. У меня же не было никакого. И я никогда маму об этом не спрашивала. Мне же очень хотелось иметь отца, такого, как дядя Давид. Или как дядя Алик. Я хотела спросить у тети Тамары, почему у меня нет отца, но никак не решалась. Наталку про это и спрашивать было бесполезно – она бы просто не поняла.