Огненное погребение - Владимир Нестеренко

Жизнь удалась.

Пока я на фотографии смотрел – Крот прошмонал у жены карманы. Нашел лавандос, не до хуя, за брал себе. Паспорт тоже забрал. Мать сказала, что Катя нашла свою золотую цепочку и сдала в ломбард, пришла уже невменяемая.

Ехали ко мне, меня прибило и пробило, я стал агитировать Крота бросить пить.

– Витя, посмотри на меня. Я не бухаю почти год. Не тянет вообще – а синьку хуярил как ты, каждый вечер – бутылку-две в одну харю уговаривал. И твоя бухает. Вам надо вдвоем прыгать с этого дела. Будет вам от водки пиздец – опять закроют, и хули тогда делать будешь? А так перестанешь пить – через месяц мозги начнут нормально работать, может, найдешь какую-то тему. Если будете бухать – хуй ты ее пропишешь, хату не дадут – нехуй делать государству, как вас жильем обеспечивать. Это ж все требует усилий – найти, добазарится… Блядь, мать пожалей, она ж убивается, мало того что десять лет тебя ждала, как ей смотреть на этот пиздорез, что вы с Катькой устраиваете. И Катька – ты ж с ней бухаешь, сказать ей ни хуя не можешь. Смотри, пропишешь ее – хуй выпишешь потом, а она будет бухать и обссыкаться. Бабы вообще хуево лечатся от водки, они ж животные, тормозов нет.

Крот замычал одобрительно, отреагировал на «бабы – животные», и из блатных песен ему «Мурка» нравится, ну и прочее, где хуну за предательство мочат. Выстраданная позиция.

Ободренный пониманием, я продолжил:

– Крот, ну в натуре, это ж ненормально, когда телка вещи из дому пропивает. Ладно, если б мужик, сам принес – сам вынес, а баба, наоборот, все в дом должна переть. Смотри, цепочку заложила, пробухала лавэ – и спит синяя. Не, вам лечиться надо, чем скорее – тем лучше.

Крот засмеялся и, забыв про дорогу, повернулся ко мне:

– Не, Вован, ты в тему не вьехал. Цепочка не Катькина. Я вчера с проститутки сорвал – нажралась в баре, запала на меня, пока суд да дело, в машине ебал, цепку отвернул. А Катьке дал продать – это она на обратном пути подруг встретила и с ними забухала.

Блядь, давно я не краснел. А тут пришлось.

Куда, блядь, к кому я лезу со своими советами, фраерюга…

Лена Петрова была проституткой и алкоголичкой в свои двадцать с хвостиком. С таким именем-фамилией в девяносто третьем году рассчитывать на большее было глупо. Жила Лена на Лесном, и дом был возле леса, в подъезде жили бомжи, в соседях – цыгане, тусовалась с одной девушкой, Таней, кажется, – та путалась в своих именах, мы познакомились в Чехии, в 91-м… Проститутки любят создавать группы, артели, знакомятся «на теме», потом поддерживают знакомство, а потом втягивают всех более или менее пригодных одноклассниц, соседок, родственниц.

Таня ходила по улицам в латексной мини-юбке, чулках с подвязками и на огромных красных платформах, которые называла «кандалы», а сверху парик.

Она была яркой личностью, даже умела играть на баяне.

Так вот, Таня и привела эту Лену, миловидную сероглазую девушку в платочке и с огромными синяками на лице, плохо закрашенными тональным кремом.

В то время граждане приспособились к бандитизму, как приспосабливаются ко всему местному, не привнесенному на штыках оккупантов. Редко у кого не было родственника в банде, или не родственника, а знакомого, или знакомого знакомых, короче, как с проститутками – на одного самого мелкого бандита приходилось человек триста сочувствующих, которые могли к нему обратиться.

У Лены был какой-то сожитель, сейчас про таких говорят «прикольный штрих», но тогда, в грубое время, слов таких не знали, и для краткости я заочно окрестил его «ебуном». Так мы называли всех гражданских, с которых получить что-либо материальное было невозможно из-за отсутствия активов, но и вреда принести они тоже не могли. От обычного васи, лоха, ебун отличался тем, что портил жизнь окружающим – вот, например, как этой Лене.

Она содержала его и себя, правда, на минимальном уровне – работу свою она не любила и еблась только чтоб хватало на хлеб-воду, ну и, святое, на водочку. Может, ебун был максималистом, а может быть, Лена его утомила, не знаю, но повел он себя не конструктивно.

Ссора произошла из-за гречневой каши. Все свободное время Петрова была слегка под газом, перебирать гречневую крупу так же, как перебирали ее наши матери и бабки, – тщательно – она не могла. Может, для кого-то пара черных зерен в тарелке – хуйня, не стоящая внимания, но максималист был непрост.

Ударив Лену по голове и по лицу утюгом, два раза, он постриг ее, точнее – выстриг ножницами проплешину, с ладонь.

Налысо обрили ее уже в больнице, когда зашивали.

Заявления Лена не написала, да и мне не жаловалась, сидела себе в платочке, как попавшая под бомбежку сестра милосердия.

Жаловалась Таня, артистичная натура, она рассказала все в лицах, даже пару раз махнула сумочкой, как утюгом, впрочем, рассказ меня особо не впечатлил, все были живы-здоровы, так, обычная бытовая ссора.

Тем более, тянуть мазу за хуну запрещали понятия.

Вот здесь как раз и вмешалось бабло, девушки собрали, и хуна превратилась из презренной проститутки в невинно пострадавшую женщину с Лесного массива.

Дальше неинтересно и слегка криминально, и не ради этого написано.

Лысая зеленая девушка, Лена Петрова, она не просила выбить ебуну глаз, отрезать ухо или поломать ногу.

– Нельзя ли с ним поговорить, чтобы он больше так не делал?

Святая душа, живи сто лет.

В то время, когда я еще находил развлечение и радость в подшучивании над незнакомыми людьми, в том, что прописано в Кодексе отдельной статьей «хулиганство», и выпивал, кстати говоря, произошла эта комическая история.

Мы сидели небольшой компанией за столом в ресторане.

Ресторан был в некотором роде «наш», так что нажираться мы предпочитали там – из-за скидок и из-за того, что бармен и прочая халдейская сволочная сволочь не вызывала мусоров, когда мы нажирались и подшучивали. Другой, менее обкуренный штрих написал бы, что это «замкнутый круг», но мне даже думать на эту тему похуй, как никогда.

Может быть, и «замкнутый круг», хуй его знает.

Но не важно. Компания была маленькая, буквально четыре человека. К знакомому особисту, не особисту из особого отдела, контрразведчику, ебать бы его в рот по нотам, а к особисту с особого режима, бывшему полосатику, отсидевшему за проволокой двадцать пять из сорока двух, кажется, лет, многовато цифр, ну их на хуй, так вот, к этому особисту, допустим, Васе, Васе Тощему, например, или наоборот, Круглому, не важно, приехали друзья.

Тоже особисты, хотя нет, один был еще молодой, только-только освободившийся со строгого и приехавший повидаться с Васей, где-то они там пересекались, может, на больничке областной, а может, еще где. Впрочем, нет, он просто приехал со вторым особистом, а пересекались или нет, я не знаю, на хуй бы оно мне нужно было сейчас помнить всю их биографию и географию, кто где сидел да как умер.