Наталья Кирилловна. Царица-мачеха - Таисия Наполова

Была ли это действительно «Чёрная книга»? Известно, что в России такой книги не было, а существовала лишь легенда о таинственной книге, хранившейся за семью печатями в Сухаревой башне. Но, может быть, Матвеев вывез эту книгу из Европы?

Захарка ничего не знал об этой легенде, только слышал о страшной книге и теперь впервые понял, почему Матвеев кричит во сне. «В этой книге, наверно, много всяких страшилок», — подумал карлик. Он поспешно отошёл от стола и остановился возле печи.

Матвеев поставил у себя в кабинете настоящую русскую печь. Тут и лежанка, на которой хозяин любил «распарить свои старые кости», как он сам о себе говорил, тут и загнетка, такое углубление, куда загребали угли и золу, и они долго хранили тепло: можно было в любое время погреть на них и воду, и лекарства из трав. Возле печи поставец. Сколько здесь всяких колбочек да склянок! Одни были закупорены, другие стояли пустыми, словно готовились принять в себя разные снадобья...

Через растворенную дверь доносились голоса, и Захарка решил послушать, о чём говорят люди. Выглянув из кабинета, он увидел истопника.

— Здорово, Ерофеич!

— Здорово, Захарий! Хозяин-то твой во дворец поехал. Али велел тебе стеречь свой кабинет? Стереги, стереги. Это тебе не шутки шутить!

— Какие тебе шутки! Я и забыл, как шутят. Я ныне сердцем сокрушаюсь: государь-батюшка болен, опухать стал. Ныне Сергеич побежал к нему: царица кликнула. Видно, снадобья ему понёс.

Видя, что истопник молчит, и желая вызвать его на разговор, Захарка продолжал:

— И никто не ведает, что за болезнь приключилась с государем.

— Не наше дело об государских делах судить, — уклонился от разговора истопник.

— Ты про какие государские дела говоришь, Ерофеич? — не понял Захарка.

— Это я так, к слову, — чего-то испугался мужик.

— А ты будто забоялся, Ерофеич? Тайны тут нет. Царь-то и ране был болявым...

Ничего не ответив, истопник пошёл по своим делам. И Захарке неожиданно припомнился случайно услышанный разговор, что «злые люди на царя-батюшку порчу наводят». Захарка не знал, что и думать. Мысли его кружились то так, то этак. Он и сам, случалось, опасался, как бы лихие люди не причинили вреда государскому здоровью. Да как оно было на самом деле, кто же о том доподлинно ведал? Может, поговорить об этом с Сергеичем, когда вернётся? Но на память приходила прежняя неудача с подобными расспросами: нет у него на такие дела ни ума, ни ловкости...

С этими грустными мыслями Захарка вернулся в кабинет. Вдруг пришло на ум: а не спрятаться ли ему за печью и не посмотреть, что будет делать хозяин, когда возвратится?

В печи, у самой стены, было небольшое углубление — любимое место кота. Захарка примерился: оттуда хорошо был виден письменный стол. Приготовившись к наблюдению, Захарка пригрелся, стал грезить и понемногу заснул.

Разбудил его собственный храп. Он вскинулся, затаился, но было уже поздно: в кабинет входил Матвеев и он слышал этот храп.

Захарке было видно, как хозяин положил на стол какой-то свёрток, затем он злобно повернулся в сторону печи и не спеша приблизился к месту неудачного Захаркиного наблюдения. Услышав зловещие шаги, карлик испуганно втянул голову в плечи.

— А, синьор Захарий! Приятная встреча, хотя и неожиданная.

Он схватил карлика за шиворот и рванул на себя.

— Ой, не тяни, хозяин, я сам пойду. Это я тут ждал тебя да задремал. Дело к тебе есть.

Матвеев резко, скрипуче засмеялся и ударил Захарку кулаком по голове, которую тот приподнял было, чтобы посмотреть на хозяина.

Захарка потерял сознание, но, когда Матвеев новым рывком бросил его на пол, карлик пришёл в себя. Он в испуге решил, что сейчас его будут сечь плетьми. Но Матвеев изобрёл более жестокое наказание. Он схватил длинные железные щипцы, которыми обычно ворошил угли, ударил этими щипцами сначала по горбу, потом по голове своей жертвы и, уже не разбирая, бил куда попало. Захарка сначала вскрикивал и стонал, затем смолк. Матвеев пнул поверженное тело ногой: оно казалось безжизненным. Но когда он поволок Захарку из кабинета, снова раздался стон.

— Стало быть, мы ещё живы. Добро. На студёном ветру ты у нас живо оклемаешься...

И, отворив окно в прихожей, Матвеев сбросил карлика на холодную землю. Потом, подумав немного, он велел своему слуге Ивану, подоспевшему к тому времени, свезти в таратайке избитое тело к знакомому лекарю. Тот обнаружил два сломанные рёбра и трещину в ключице. Раны и кровоподтёки он нашёл пустячными.

Захарку стали лечить, и когда его подняли на ноги, история эта представлялась уже забытой. Но сам Захарка ничего не забыл и, вспоминая позже тот страшный для него день неудачного «дознания», извлёк из него уроки, которые оказались полезными для дела.

Какая же беседа состоялась между Матвеевым и царицей Натальей, если он вернулся в свой особняк столь злым? А поплатился за всё Захарка...

Первое, что увидел Матвеев, едва двое жильцов[18] отворили перед ним двери, это прикорнувшего на кушетке Симеона Полоцкого. Матвеев вопросительно посмотрел на царицу.

— Что со святым отцом?

— Слава Богу, здоров. Притомился немного. Ночь накануне по звёздам гадал.

— И что нового возвестили звёзды? Не худое ли?

— Бог пока миловал от худого. Награду нам пророчит небо. И по царству и в дому нашем.

— Да верно ли его гадание?

— Верно, Сергеич, верно. Сказано: верх-то наш будет. А допрежь того предстоит вызнать, как к ворогам нашим способнее подойти!

— Это значит, как лучше по ворогам ударить?

— Симеон о том не сказывал. Добро уже то, что ему удалось вызнать, как всё наладить. Слава тебе, Господи, судьба царства по звёздам не изменилась. Да...

— Ты хочешь сказать, что будут временные помешки? Это он говорил?

Наталья вздохнула:

— Ежели бы только помешки...

Матвеев внимательно следил за её лицом. За последние дни черты его стали резче. В выражении чёрных глаз появилось что-то жёсткое и насмешливое. Она, казалось, подбирала слова.

— Не опасайся худого, Сергеич. Род наш царствующим будет. Да не велено нам сложа руки сидеть. Род вражеский временно наследует царство и может корни пустить, ежели волю ворогам дать. Или не слыхал, что Фёдор на богомолье ездил? Здоровёхонек, однако.

Она снова вздохнула.

— Святой отец и тот сокрушался о здоровье царевича. Предуведомил, что его следует от всякой пагубы оберегать.