Азовский гамбит - Иван Оченков

– Нет, батька.

– Во имя Отца и Сына и Духа Святого! – загудел пришедший вместе со всеми на пристань отец Варфоломей, и все присутствующие дружно сняли шапки и принялись креститься.

Впрочем, благодарственный молебен надолго не затянулся. Бывший, по слухам, расстригой отец Варфоломей любил длинные застолья и короткие проповеди, и, возможно, поэтому был особенно любим своей паствой.

– Сам здоров ли? – спросил Татаринов у атамана после окончания церемонии.

– Бог весть что за хворь ко мне прицепилась, – вздохнул Епифан. – Давеча лекарь-немчин смотрел, да и то ничего путного не сказал.

– Откуда к нам эдакую птицу принесло? – удивился Мишка.

– Царь прислал вместе с целым полком ратников.

– Ого! А я думаю, что это за люди в одинаковой сермяге?

– Они.

– Что-то я не упомню у московских стрельцов таких кафтанов.

– Да какое там! Государь пообещал всем татям и ворам прощение, коли они к нам на помощь придут. Вот и набрал воинство. Вооружил, правда, справно. И припасов не пожалел. Зерна прислал, пороха, свинца, пушек.

– Хитер Иван Мекленбургский, – усмехнулся есаул. – Одним выстрелом двух зайцев!

– Намаемся, чую, мы с ними, – поморщился Родилов. – Мало нам свар меж запорожцами, низовыми и гультяями[43], так еще эти.

– Что, бузят чубатые?

– Уйти хотят, анафемы! – сплюнул войсковой атаман. – Говорят, что сам турецкий султан сюда придет с большим воинством, а потому какого беса здесь ждать.

– А низовые?

– Такие же песни поют. Через это что ни день, то драка с верховыми.

– Ладно, бог не выдаст, султан не съест. Завтра дуван начнем, потом гульба пойдет. Думаю, не до свар будет.

– Дай-то бог! – недоверчиво покачал головой Епифан.

– А кого царь воеводой прислал? – вдруг заинтересовался Татаринов. – Небось боярина какого?

– Как бы не так. Помнишь дружка своего – стольника Панина, который немецких розмыслов привез, чтобы те ворота подорвали? Вот его полковым головой и назначили. Видать, не жалко.

– Ишь ты! – усмехнулся Татаринов. – Это добрая весть. Он вояка справный!

– Если соскучился, то вон он в сторонке стоит и волком смотрит, – кивнул в сторону полковника Епифан.

Едва вдали завиднелись знакомые стены Азовской крепости, Панин облегченно выдохнул и истово перекрестился. А и то сказать, много пришлось трудов принять, чтобы без потерь довести караван до места.

Все дни, что огромная вереница стругов шла вниз по рекам, он без устали на легкой плоскодонке обходил растянувшийся без малого на полверсты караван, лично проверяя, крепко ли несут службу его солдаты и нет ли какого урона и беспорядка. Каждый вечер высылал дозорный дощаник, чтобы выбрать место и разбить стоянку на одном из многочисленных островов или высокому мысу, самой природой защищенном почти со всех сторон от внезапной атаки степняков крутыми склонами и рекой. Ставили рогатки и сторожу, разбивали лагерь, варили кулеш и кашу на весь полк.

Так и шли. Без особых приключений и происшествий. Когда люди заняты делом и целыми днями ворочают веслами, подгоняя свои ладьи по светлым донским водам, им не до ссор и брани. Разве что песню заведут, и польется раздольная, широкая многоголосая русская речь по-над берегами.

Едва прибыв в город, Федор первым делом озаботился встречей с атаманом Родиловым. Следовало немедля передать доставленные грузы. Шутка ли, одного только хлеба пять тысяч четвертей[44]! А кроме того, пороховое зелье, свинец, дюжина чугунных коротких дробовых пушек тульского завода и еще много всякого, включая и царево жалованье славному Донскому Войску.

А главное, он привел своих охотников, которых без промедления следовало определить на постой. Восемь сотен крепких мужиков, злых до драки и не боящихся ни своей, ни чужой крови. А учитывая, что весь нынешний гарнизон Азова насчитывал едва четыре тысячи донцов и тысячу их братов-запорожцев, прибавка выходила очень весомая.

Необходимо было также вызнать из первых рук, что придумали казаки для обороны крепости, выслушать новости и уяснить, как ловчее будет выполнить тайные поручения царя и Михальского.

Встреча прошла за столом, щедро накрытым в честь важного гостя в бывшей резиденции местного паши. Осетрина вареная и соленая, тройная уха, жареные перепелки, целый казан плова с молодой бараниной, ну и паюсная и ястычная икра, куда уж без них. Да к тому еще и бочонок доброго вина сыскался.

– Откуда такие разносолы? В прошлый раз, помнится, куда проще угощались.

– Не без того. Попался среди пленников кухарь знатный. Вот и надумал его при себе оставить, пущай нам животы радует.

– Это верно.

– Вот ты послушай, государев человек, – начал уже серьезный разговор войсковой атаман, разливая кахетинское по кружкам. – Поначалу, когда Азов только взяли, все ладно было. Турки да татары непуганые еще, с моря грозы не ждали, а потому и походы наши были удачны.

– Много добычи привезли? – с легкой усмешкой поинтересовался Панин.

– Грех жаловаться, – охотно подтвердил Епифан. – И злата-серебра, и оружия доброго, и ясыря, всего вдоволь было!

– А теперь что же?

– Как тебе сказать, боярин… – закашлялся Родилов.

– Я еще не боярин.

– Нам, казакам, один хрен, что в лоб, что по лбу, – продолжил атаман, справившись с хворью. – Так вот, басурмане, они ведь тоже не пальцем деланные, даром что нехристи. И сторожиться начали, и корабли воинские для дозоров посылать.

– Не стало прибытков?

– Хуже! Совсем оскудели мы. Голые и босые, нищие и голодные!

– Я ж и смотрю, – недоверчиво усмехнулся Федор, глядя на приодетого ради встречи с царевым посланцем атамана, а также богатый стол.

– Не туда ты смотришь, мил-человек! – ничуть не смутился казак. – Посуди сам, припасы огневые, какие оставались, порасстратили прошлым летом, когда татары приходили нас в осаду брать. Оно конечно, простояли крымцы двенадцать недель под стенами без толку да ушли. Однако и мы в расход вошли немалый. Нужду и глад терпели, а то ведь все зелье на басурман пожгли. Это хорошо, что ты столько пороху да свинца привез. Особливо же хлеба! За то тебе и людям твоим низкий поклон от всего Тихого Дона. Вот только разбегается народ с Азова. Нечего тут делать. Брань у нас великая промеж собой. Низовские и запорожцы кричат, что и вовсе город держать не хотят. Мол, невыгодно.