Приключения Джона Девиса - Александр Дюма

— Ну, так позвольте же ей поговорить, мне тоже хотелось бы ее послушать. Я думаю, она ваша воспитанница, и уверен, что в теперешних обстоятельствах не пристыдит своего наставника.

— Только позвольте, капитан, она ждет приказаний.

— Цельтесь в борт, это всего лучше.

Штурман прицелился, огонь вылетел из бока «Прекрасной Левантинки», вестник смерти понесся прямо на гребцов и, по беспорядку, который произошел между ними, ясно было видно, что удар не пропал.

— Браво! — закричал я. — Ваша воспитанница толкует славно, но она, надеюсь, на этом не остановится.

— О нет, капитан! — отвечал штурман, развеселившись. — Розалия… Я назвал ее Розалией в честь покровительницы Мессины… Розалия, как покойница жена моя, уж как разговорится, так не уймешь. Эй вы, что вы глазеете? Какая вам надобность, что там делается! Пороху в затравку!

Между тем как клали порох в затравку, с борта фелуки снова поднялся дым, и как суда сблизились, то по всему нашему кораблю застучали картечи. В ту же минуту один матрос свалился с грот-марса на бакштаги грот-мачты, а оттуда упал на палубу. Пираты, увидев это, испустили радостные крики.

Но смерть, которая посетила «Прекрасную Левантинку», воротилась на фелуку с ядром Розалии, и за радостными кликами последовали проклятия. Это ядро пролетело сквозь стену и унесло двух канониров.

— Еще лучше! Славно, штурман! Да вот у вас два каменомета! Неужто и они тоже не заговорят!

— Сейчас, сейчас, капитан, теперь еще рано: pazienza, терпение, как говорят у нас в Сицилии, и все придет в свой черед. Эй вы, за борт! Видите, что еще град посыплется.

Вслед за тем новый огненный ураган упал на палубу, убил одного матроса, двоих или троих ранил.

Снова раздались на фелуке радостные восклицания, но они прерваны были выстрелами наших трех орудий. Три гребца упали и были заменены другими, и бег наш: продолжался еще сильнее прежнего. Капитан пиратов, замечая, что не поспеет вовремя к абордажу, стоял на корме и понуждал гребцов своих. Мы тоже были уверены, что уйдем от абордажа, и это придавало нам новое мужество. Тут и буря вступила в дело; загрохотал гром, вслед за ним налетел порыв ветра и сильно двинул нас вперед.

— Радуйтесь, ребята! — закричал я. — Вы видите, что небо нам помогает, и буря толкает нас, как рукою. До сих пор они еще нам большого вреда не сделали: дерево нам дороже мяса.

— Всему будет свой черед, капитан, — сказал штурман. — Настоящая пляска начнется тогда, когда они примутся играть на своих передовых пушках. Эй, ребята, пали!

Выстрелы обоих судов раздались вместе, но я, думая о том, что сказал штурман, не следил уже за их действиями. Я слышал только стон и, взглянув на палубу, увидел, что два человека корчатся в предсмертных судорогах. Подозвав двух матросов, я сказал им вполголоса:

— Поглядите, нет ли мертвых. Не надобно загромождать палубы, да притом и не весело смотреть на них; стащите трупы в кубрик и бросьте в море с бак-борта, чтобы пираты не видали.

Матросы тотчас принялись за дело, а я опять обратился к фелуке.

Мы уже почти достигли до конца нашего бега и, по моему расчету, прежде фелуки, но тут мы были так близко от нее, что сильный человек мог бы бросить камень с одного судна на другое.

Теперь пора было приняться за ружья, и я велел стрелять; тот же приказ отдан был в ту же минуту и на фелуке, и ружейная стрельба началась с обеих сторон.

Несколько времени гребцы фелуки работали так сильно, что опередили нас; но ветер стал крепчать и мы снова их обогнали. Тут они дали по нас на каких-нибудь сорока шагах ужаснейший залп, на который мы отвечали, как могли, из орудий и ружей; потом они погнались за нами. Через минуту раздались выстрелы двух больших орудий, и ядро ударило у самой подводной части в нашу корму, а другое пролетело по парусам, не сделав нам, впрочем, большого вреда: оно продырявило только три малых паруса.

— Вот и шары стали покатываться, — сказал штурман. — Теперь наш брат только береги кегли.

— Да нельзя ли перевезти Розалию на корму и дать им сдачи? — сказал я.

— Сейчас, сейчас, капитан, везут. Ну, ну, лентяй, — сказал он матросу, которому раздавило палец. — Берись, что ли, за колесо, после успеешь понежиться со своим пальцем. Ну, вот так-то!

Но нашу пушку еще не успели зарядить, как раздался выстрел и за ним последовал ужасный треск. В ту же минуту со всех сторон закричали:

— Берегись, капитан!

Я взглянул кверху и увидел, что варенг, часть бизань-мачты, переломленная немножко повыше марса, зашаталась и падает с парусами. В ту же минуту вся корма покрылась деревом, парусами и веревками, и корабль, лишившись двух парусов, важнейших для успешного хода с попутным ветром, тотчас пошел тише.

— Руби все! — закричал я. — Руби, и в море!

Матросы, понимая всю важность этого приказания, как тигры бросились на веревки и с помощью топоров, сабель и ножей в минуту перерубили и перерезали до малейшей все веревки, которыми брамстенги были связаны с бизань-мачтою; потом все это побросали за борт.

Несмотря на быстроту этого маневра, корабль пошел медленнее, и я видел, что уже не останется никакого средства избежать абордажа. Я посмотрел вокруг себя, потери наши были еще не очень великие. Убито трое или четверо матросов, столько же тяжело ранено, несколько других человек получили легкие раны; считая с пассажирами, у нас оставалось еще двадцать пять или тридцать человек в состоянии защищаться. Я велел позвать тех, которые с утра давали патроны и, нагнувшись к Апостоли, который не отходил от меня ни на минуту, сказал ему, потихоньку:

— Послушай, брат, мы уже дрались. Сдаваться поздно. Что, ты думаешь, будет с нами, если нас возьмут?

— Нас зарежут или повесят, — отвечал спокойно Апостоли.

— Но ты грек. Земляки, может быть, пощадят тебя.

— Именно потому-то и не пощадят. Побежденный никогда не получит помилования, если просить его на том же языке, на котором говорит победитель.

— И ты в этом уверен?

— Как нельзя более.

— Ну, так спроси у штурмана зажженный фитиль и, когда я закричу «Пора!», сбеги по кормовому трапу, брось фитиль в пороховую камеру, и все будет кончено.

— Хорошо, — отвечал Апостоли со всегдашнею своей печальною улыбкою, как будто бы я дал ему самое обыкновенное приказание.

Я подал ему руку; он бросился ко мне на шею. Потом я схватил одною рукой рупор, другою топор и закричал изо всей силы:

— Держи круче к ветру малыми парусами. Людей на нижние реи! Руль на ветер весь, и готовься к абордажу!

Маневр был в ту же минуту исполнен. «Прекрасная Левантинка», вместо того чтобы идти с попутным ветром, замедлила ход свой и повернулась к фелуке бортом. Пираты, идя на парусах и на веслах, зацепили своим бугспритом за бакштоги нашей бизань-мачты, и суда так сильно стукнулись, что часть нашего борта обломилась. В ту же самую минуту, как будто суда воспламенились от столкновения, поднялось облако дыму, раздался ужаснейший гром, и «Прекрасная Левантинка» дрогнула до самого киля: пираты выпалили из своих двенадцати орудий. К счастью, я успел закричать: «На земь!» Все те, которые бросились ничком, остались в живых, прочие были поражены картечью. Потом, вставая посереди дыма, мы увидели, что пираты, как демоны, спускаются со своих реев, с бугсприта, перескакивают со своей палубы на нашу. Тут уже нечего было командовать; я бросился вперед и разнес череп топором первому, кто мне попался.