Междумир - Нил Шустерман

— Многое изменилось, — возразила Алли. — Теперь в одержимость никто не верит.

— Какая мне разница, кто во что верит. Я знаю то, что знаю!

На мгновение мысли Урюка унеслись куда-то вдаль. Наверно, прогулка по сумасшедшему дому в те давние времена была занятием не из приятных. Алли не могла даже вообразить, каково это; не могла и не хотела.

— Даже когда я был ещё жив, то уже понимал разницу между больными и одержимыми. У них были такие глаза… Мать — или отец — утверждали, что одержимости не существует. Но уж кто-кто, а ты-то знаешь, что это не так — ведь ты сама этим занималась.

— Но я никого не доводила до сумасшествия!

— А, ладно, — махнул рукой Урюк. — Что я знаю совершенно точно, так это если бы я был живым человеком, то мне ни за какие блага в мире не хотелось бы, чтобы внутри меня сидело что-то, похожее на МакГилла.

— Тебе-то какая печаль? Ведь если он вселится в кого-нибудь и покинет Междумир, ты тогда станешь капитаном!

— Да какой из меня капитан! — сказал он и одарил её слабым намёком на улыбку. — Головой не вышел.

Алли вернулась в каюту и улеглась на койку. Все её мысли вертелись вокруг рассказа Урюка о происшествии на молах-близнецах. Она думала, думала, соображала, прикидывала, и, наконец, её осенила идея, как победить МакГилла. Или если не победить, то, во всяком случае, отвлечь его, так чтобы они с друзьями могли сбежать. План был прост, но опасен. А куда деваться — другого выхода она не видела.

Всё, что ей было нужно — это узкая полоска бумаги и… пишущая машинка.

* * *

МакГиллу никто и никогда не нравился. Но в последнее время он начал подозревать, что если бы ему кто и понравился, то это была бы Алли. Это беспокоило его, потому что он знал: выдайся ей такая возможность — и она немедленно сбежит вместе со своими друзьями. МакГилл, однако, верил в великую силу шантажа. До тех пор, пока её приятели висят перед ней наподобие морковки перед ослиной мордой, он может из неё верёвки вить. Он знал, что никогда не сможет доверять ей, впрочем, доверие — это что-то из области давно прошедшего человеческого бытия. МакГилл никому не доверял, кроме себя самого, да и то иногда питал подозрение даже к мотивам собственных поступков. Так, например, ему частенько приходило в голову: он верит в Аллину систему «двенадцати ступеней к мастерству» наверняка только потому, что ему страшно хочется в неё верить. Или ещё того хуже: неужели он верит Алли потому, что она начала ему нравиться?

Он совсем истерзался сомнениями и поэтому решил подвергнуть Аллину честность проверке. Воспользовавшись случаем, когда девочка спустилась на нижнюю палубу, он вызвал к себе здоровенного парня по прозвищу Бульдозер. Молва утверждала, что Бульдозер помер немного необычным образом: в собственной гостиной, во время шуточного борцовского поединка с приятелем — произошёл несчастный случай, и Бульдозер угодил в Междумир в костюме своего любимого профессионального борца. МакГилл, как правило, брал его с собой в налёты на берег: наводить страх на тех Зелёнышей, которые ещё не успели усвоить, что боль, синяки и вывихи для них уже не проблема.

Но сегодня у МакГилла было для Бульдозера особое задание.

— Возьми пару человек и ялик, — скомандовал МакГилл после того, как разъяснил задачу. — Отчальте среди ночи, когда вся остальная команда развлекается внизу. Да держите рот на замке! А когда найдёте, что нужно, подходите к Рокэвэй Пойнту[36]— я приведу «Сульфур Куин» туда и буду ждать вашего возвращения.

Бульдозер с готовностью отправился на задание, гордый тем, что ему поручили такое ответственное дело.

МакГилл откинулся на троне, задумчиво ковыряя когтями блестяшки в подлокотниках. Если Бульдозер всё сделает как надо, они скоро узнают, говорит Алли правду или втирает им очки.

В книге «Всё, что говорит Мэри — чушь. Том второй» Алли-Изгнанница так рассуждает о природе вечности:

«Хотя Мэри и изобрела термин «Послесвет», но вряд ли она сама во всём объёме понимает, что это значит — быть Послесветом. Может быть, существует особая причина, почему мы здесь, а может быть, никаких причин нет. Может, это — часть какого-то грандиозного плана, который мы не в состоянии пока постичь, а может — сбой в этом плане. Единственное, что я знаю твёрдо — это то, что наш свет не меркнет. А значит, в нём есть какой-то глубинный смысл.

Поиск ответов на подобные вопросы — вот чем мы обязаны заняться, вместо того чтобы терять себя, погрязнув в бесконечно повторяющемся Ритуале».

Внизу, в подвесочной, Ник всё больше и больше проникался решимостью сбросить свои оковы. Он всю жизнь только и знал, что кому-то подчинялся, следовал за тем или иным лидером, друзьями, модными тенденциями, никогда не пытался взбрыкнуть и вытворить что-нибудь на свой собственный страх и риск. Здесь, в Междумире, он по инерции следовал за Алли — потому что она обладала некоей движущей силой. У неё не только всегда имелась какая-то цель, но и план, как её достичь, пусть иногда и провальный.

Время, проведённое Ником в бочке с рассолом, изменило его точку зрения на многие существенно важные вещи. Все те долгие дни он никак не мог повлиять на события и лишь сидел и пассивно ждал спасения снаружи. Ничего не могло быть хуже, чем это опустошающее чувство собственного бессилия. И вот пожалуйста — он опять в том же положении, подвешен к потолку, как окорок, и лишь ждёт, когда кто-нибудь придёт и вызволит его.

А ведь многие из висящих по соседству смирились с такой судьбой! Взять хотя бы того же Любистка с его посттравматическим блаженством: он служил постоянным напоминанием о том, что, возможно, в один прекрасный день и Ник тоже станет пассивным, ко всему слепым и глухим и будет лишь смиренно ждать, пока всесильное время не превратит его в то, во что оно превращает Послесветов. Эти соображения не давали Нику покоя, пугали его, и страх превратиться в овощ подвигнул мальчика на активные действия.

— Я найду способ вырваться отсюда! — заявил он во всеуслышание — вернее, для тех, кто дал себе труд услышать.

— А, заткнись, — отозвался выше-всех-занёсшийся парень. — Твой трёп никому не интересен.

Прозвучали редкие возгласы — кое-кто согласился. Остальным было всё равно.

— Вы, новенькие, всё время только ноете, ноете, ноете… — прозвучало откуда-то из самой середины подвесочной камеры. Наверно, это говорил кто-то, пробывший здесь так долго, что потерял всякую надежду.

— Я не ною! — настаивал Ник и внезапно понял, что впервые в его жизни это действительно так. — Хватит, отнылся! Перехожу к действиям. — И он принялся сгибаться в пояснице и взмахивать руками, в результате чего начал раскачиваться, словно маятник.