Лгуны или фантазеры. Правда о детской лжи - Пол Экман

Основная проблема со свидетельскими показаниями детей до 10 лет заключается в том, что чем младше ребенок, тем сложнее ему вспоминать события непроизвольно. Чтобы включить его память, тому, кто беседует с ним, необходимо управлять процессом воспоминаний ребенка [24]. И здесь мы оказываемся на грани того, чтобы внушать ребенку какие-то мысли.

Внушаемость — это степень управляемости свидетеля, когда он начинает верить в существование деталей, которых на самом деле не было. Есть опасения, что в процессе расследования и осуществления правосудия во время постоянных бесед свидетелю будут постепенно внушаться детали, которые, в конце концов, вытеснят часть настоящих воспоминаний.

Внушаемость — это не только детская проблема. Я участвовала в эксперименте, который проводила Элизабет Лофтус, одна из самых передовых исследователей феномена внушения. На мероприятии был показан фильм, в одной из сцен которого красная машина мчалась по пустой улице и врезалась в другую. Затем были заданы вопросы о том, где находился дорожный знак остановки, хотя на самом деле там был знак «Уступи дорогу». Я точно описала, где находится знак «Стоп», а при дальнейшем опросе утверждала, что точно видела его. Это же утверждали многие присутствовавшие на эксперименте.

Дело не в том, насколько дети склонны искажать факты, а в том, насколько сильно это проявляется у них по сравнению с взрослыми. В этой области сейчас проводится много исследований, и их результаты противоречивы. Однако исследователи единодушны в том, что к десятилетнему или одиннадцатилетнему возрасту дети ненамного отличаются от взрослых, когда речь идет о предоставлении неточной или неверной информации. Существуют разногласия насчет детей в возрасте 6 и 7 лет. Некоторые исследования помогли установить, что дети не более подвержены восприятию ложной информации, чем взрослые, а другие исследования указывают на обратное. Дети младше 7 лет, согласно исследованиям, гораздо более восприимчивы к ложной информации касательно второстепенных фактов, но не в отношении основного события. Дошкольники очень внушаемы, когда отвечают на вопросы взрослых [25].

Когда Варондек попросил детей описать цвет бороды их учителя (а никакой бороды у него на самом деле не было), дети, возможно, стали выбирать цвет бороды, чтобы угодить экспериментатору. Во многих экспериментах ребенка, который был свидетелем какого-то события, дезинформировали. Вырисовывается схема внушения. Дети наиболее подвержены воздействию ложной информации, если у них слабые воспоминания о событиях, неверная информация направлена на детали события, а не на само событие, а человек, дающий неверную информацию, — авторитетный для них взрослый. Во время одного эксперимента, когда ложную информацию детям предоставлял другой ребенок, а не взрослый, ее признавали лишь в половине случаев [26].

Ребенок максимально подвержен внушению при первой беседе. Ведущий собеседования может быть социальным работником или полицейским без специальной подготовки. Даже те, кто должным образом подготовлен, могут сбить ребенка с толку. Стандартная техника собеседования заключается в том, что ребенку дают двух кукол с ярко выраженными анатомическими деталями и предлагают с их помощью изобразить, что случилось. Некоторые исследования подвергли сомнению то, что на самом деле происходит. В рамках одного исследования сравнили 25 жертв насилия с 25 детьми, которые не пострадали, и существенных различий между ними выявлено не было. В другом исследовании 100 благополучных детей почти в 50 % случаев так манипулировали куклами, что проводящие собеседование могли интерпретировать это как свидетельство прошлого сексуального насилия [27]. Выступающие гениталии и женские половые органы кукол, возможно, подсказали детям, как именно нужно играть с ними.

Очевидно, что необходимо провести больше исследований и учитывать потребности развития детей, чтобы научить ведущих собеседования техникам, не построенным на внушении. Кинг и Юлли, эксперты в области детской внушаемости, рекомендуют не работать с куклами, а добавить в опрос несколько техник, которые построены на том, что нам известно на сегодняшний день о детском развитии. Например, можно использовать такие подсказки, как уменьшенные модели комнат и мебели, которые помогают детям вспомнить о событии; также можно применять такие практические задачи, как идентификация фотографий, чтобы ребенок мог лучше понять, о чем идет речь. Хотя маленькие дети все еще могут нуждаться в вербальных подсказках, чтобы лучше вспомнить события, ведущий собеседования должен дать понять ребенку, что ему совершенно необязательно все вспоминать, можно просто сказать: «Я не помню» [28].

Если дети, даже очень маленькие, в состоянии точно восстановить события (при условии правильно заданных вопросов об этом), то нужно ли судье выносить вердикт об их компетентности? С XVIII века считалось, что судья, задавая вопросы, в каждом индивидуальном случае может принимать решение, насколько, по его мнению, ребенок честен, разумен, в состоянии вспомнить события и выразить их словами. Судьи задавали, например, такие вопросы: «Ты знаешь, в чем различие между добром и злом?», «Ты знаешь, что такое принимать присягу?» В зависимости от возраста ребенка судья мог попросить его воспроизвести алфавит, или произнести наизусть адреса и телефонные номера, или сказать, как зовут его учителей.

Поскольку случаев сексуального насилия, в которых ребенок является единственным свидетелем, становится все больше, в настоящее время существует тенденция не проводить опрос с целью установления компетентности ребенка в отношении способности давать показания; он наделяется такими же правами, как и остальные свидетели. (Уже восемь штатов исключили это требование.) Суд присяжных или судья должны решить, насколько правдоподобны детские свидетельские показания. Но не существует адекватных исследований, которые могли бы установить, в состоянии ли присяжные оценить компетенцию ребенка. Безусловно, присяжные должны получить некоторые четкие инструкции по поводу того, как интерпретировать показания ребенка.

Также наблюдается тенденция к развитию правила заявления с чужих слов или создания нового исключения подобного рода для ребенка, ставшего жертвой сексуального насилия. Цель законов, исключающих заявление с чужих слов, состоит в том, что любые утверждения за пределами законного расследования являются ненадежными. Только если заявления сделаны в суде и под присягой, где обвиняемый может их оспорить, они могут признаваться надежными. В случаях, связанных с сексуальным насилием, заявления с чужих слов могут быть единственными доказательствами вины, если ребенка признают некомпетентным для дачи показаний.

Три самых распространенных варианта, когда заявления с чужих слов принимаются судом, таковы: если ребенок предъявляет жалобу о состоянии своего здоровья, если он конкретно рассказывает об изнасиловании или возбужденно сообщает о том, что с ним произошло. Обычно последнее происходит непосредственно в момент домогательства: «Этот мужчина залез рукой мне под платье!» Но суды обычно весьма снисходительны во время рассмотрения дел о сексуальном насилии, принимая во внимание эмоциональные рассказы о том, что произошло за несколько дней, несколько недель или несколько месяцев до разбирательства. Некоторые штаты ввели в действие особое исключение для дел, связанных с сексуальным насилием, в соответствии с которым еще один свидетель, кроме ребенка, может давать за него свидетельские показания, если на то есть достаточные основания [29]. Такие дополнения к правилу о заявлении с чужих слов еще не были ратифицированы Верховным судом США.