Медный страж - Александр Прозоров

Ведун сам впервые смог рассмотреть, что именно дала ему русалка. Кусочек зеленого камня, похожего на малахит, размером в половину ладони. По eо поверхности, смешиваясь с камнем, как бы сплавляясь с ним на глубину двух миллиметров, шли причудливые переплетающиеся линии. Олег покрутил кусочек перед глазами, ничего не разглядел, кинул на топчан и взялся за ковш.

— Похоже на края каких-то рун. — Купец наклонился за подарком, протянул руку и тут же отпрянул: — Ой, зараза, колется!

— Хозяин, хозяин! — По палубе простучали чьи-то ноги, дверь распахнулась: — Хозяин, нас в море опять выносит.

— Вот и хорошо, теперь иди, — отмахнулся Любовод.

— Это не подарок колется, — допив мед, поставил ковш на сундук ведун. — Это к русалке известие дошло, что посылка по назначению доставлена. Твоя она, друже. Уж не знаю, от кого и зачем. Может, от матери передачка? Или русалка в тебе кровную родню почуяла и решила сокровищем поделиться, которое руки сильно жжет?

— Или от напасти какой избавиться…

— Но передали тебе, не первому встречному путнику.

— Здесь мать не позовешь, далеко она, — посетовал Любовод. — Я с тобой спорить не стану, может, сия штукенция и дорога зело. Однако же дорогой и чаша бывает золотая с каменьями, и яд редкостный, в еде и питье неощутимый. Чего нам дали-то? Отраву али сокровище? Может, назад кинуть, пока не поздно?

Он осторожно потрогал камушек пальцем, взял, вышел на палубу. Олег двинулся следом и громко хмыкнул: невесть откуда взявшееся течение уже вынесло глубоко сидящие ладьи из мелкого заливчика далеко в море.

— Да-а… — потянул купец. — Особо не разбросаешься.

— А может, это вовсе и не тебе подарок? — негромко произнес Середин. — Может, матери твоей из здешних краев посылка? Узнали тебя, да и решили отправить с оказией. Со мной надо было купаться. Глядишь, и расспросил бы сам, что к чему.

— Ладно, сберегу пока, — решил Любовод. — Места много не занимает, а ценность, видать, немалая. Простые побрякушки просто так на дне валяются. И злато, и самоцветы. Что-то в сем камне есть. Однако же надобно на Детку свистнуть. Может, хоть одежду твою перекинут. А то, что ты голый на солнце да на ветру.

— Будем проще, — подмигнул товарищу Олег. — Мне уже все равно…

Он подпрыгнул, поджал ноги и с громким всплеском рухнул за борт. На Мамке закричали, высыпали к борту, послышался протяжный свист. Однако на Детке и без того заметили своего хозяина — ладья чуть вильнула, поворачивая нос прямо на него, за борт выпала веревка. Спустя несколько минут ведун ухватился за нее и споро поднялся на борт, заслужив одобрительные возгласы от команды.

— Силен ты, хозяин, — высказал общее мнение от руля Ксандр, — посередь моря за борт скакать. А ну мимо бы проскочили? Поди угляди потом голову человеческую среди волн. Голова маленькая, волны высокие. Так и остался бы тут один навеки.

— Ерунда, — встряхнулся ведун и начал одеваться. — Я слово знаю, догнал бы.

— Ну тогда тебе проще… — признал кормчий.

* * *

Новый разрыв среди камышовых зарослей путники заметили только на следующий день. По странному стечению обстоятельств, это случилось как раз на сто пятидесятой версте от устья Ахтубы, а потому оба корабля уверенно повернули в раскрывшийся лиман. Беспокоился по поводу возможных отмелей и затонов только Середин, имевший в школе по географии слабую троечку — но она, родимая, вытянула и в этот раз. Поросший камышами лиман потихоньку сужался верста за верстой, но не заканчивался тупиком или россыпью мелких ручейков, и вскоре стало ясно, что ладьи плывут против течения по широкой, саженей в сто пятьдесят, реке с относительно крутыми берегами. Камышам поначалу отводилась полоска в полста шагов у каждого берега, потом в десять шагов, а потом прибрежные заросли пропали вовсе, и берег обрывался в глубину почти отвесно — хоть швартуйся к нему как к причалу.

Для невольниц настала пора отдыха. Против течения, да еще и против ветра суда шли на веслах. Гребли все, моряки начинали работу с утра, а затем в две смены садилась судовая рать. К полудню снова наступало время моряков, а потом — снова скандинавов. Все мужи выкладывались на работе честно, а потому, сменившись, падали пластом, постепенно приходя в себя. К женщинам их, может, и тянуло — да только сил не оставалось почти ни у кого. Скорость же движения получалась до обидного крохотной: версты две в час — что-то около пятидесяти в день после напряженной работы от рассвета до заката.

По берегам тянулась, покачивая высоким ковылем, степь, из которой в воду время от времени вылетали в реку сухие шарики перекати-поле, похожие на скелеты дохлых футбольных мячей. И пейзаж этот не менялся час за часом, день за днем…

На четвертые сутки члены команды перестали даже разговаривать. Они гребли, падали, снова гребли, словно превратились в зомби, ничего не знающих и не понимающих, и способных только на очень простые, однообразные действия. Невольницы отсыпались, отлеживались и спустя некоторое время с их стороны даже послышались смешки. Теперь Олег начал понимать, почему во времена так называемого Монгольского ига имеется так много фактов разграбления ушкуйниками городов Золотой Орды, степных кочевий и крепостей во время регулярных, раз в два-три года, походов в Персию — но нет подобных фактов при возвращении их в Новгород, Руссу и Смоленск. Просто назад русские ребята возвращались по Волге против течения! Тут уже не до сражений…

Шестой день принес потрясающее зрелище: оба берега реки оказались сплошь усыпаны костями — человеческими и лошадиными скелетами, — ломаными мечами, обломками щитов, пробитыми шлемами и рваными, словно ветхая ткань, кольчугами. Видать, именно здесь, на скованном льдом Урале, и случилась зимой решительная битва муромцев с торками. Русские своих раненых и павших забрали, а вот о павших степняках позаботиться оказалось некому.

— Прими, Господи, души убиенных детей твоих, — перекрестился кормчий, и больше никто из путников никак не отреагировал на жутковатое место. Глянули через борт, и все. Даже любопытство не блеснуло ни в чьих глазах.

На восьмой день подул западный ветер. Увы, наполнить паруса он не мог — на речном извилистом русле не было места для маневра, чтобы удержать корабли от скольжения при резких порывах. К тому же изгибы Урала время от времени поворачивали суда носом на закат. Однако ветер принес свежесть, прохладу, и люди заработали веселее. А потом случилось чудо: река плавно, по многокилометровой дуге начала поворачивать на восток. Убедившись, что это не просто небольшая излучина, кормчие практически одновременно приказали поднять паруса. Поперечные балки взмыли вверх, мачты скрипнули, принимая на себя нагрузку, и команды с облегчением втянули весла на борт. Долгий ли, короткий — но отдых они получили. Ради такого случая Любовод разрешил выбить донышки еще у двух винных бочонков, увеличил в полтора раза порции — и вскоре над обоими суднами послышался мерный храп. Бодрствовать остались только кормчие, купец со своим компаньоном, да враз погрустневшие невольницы.