Сумерки Российской империи - Дмитрий Лысков

Хаос и непоследовательность действий новой власти оказали самое пагубное воздействие на солдат и офицеров действующих фронтов Первой мировой войны. С одной стороны Временное правительство заявляло о верности союзническим обязательствам и готовности вести войну до победного конца. С другой - проводило политику "демократизации армии", как одного из самых сильных и консолидированных государственных институтов (и, следовательно, одного из наиболее опасных).

Нужно понимать, что армия Российской империи и без того пребывала не в лучшем виде. В ноябре 1914 года председатель Центрального военно-промышленного комитета А.Гучков сообщал с фронта, что «войска плохо кормлены, плохо одеты, завшивлены в конец, в каких-то гнилых лохмотьях вместо белья» [231]

Череда военных поражений и революционная неразбериха лишь усугубили все предыдущие пороки. Улучшения в снабжении и оснащении войск, достигнутые к 1916 году, были враз дезорганизованы разрушением тыла вследствие ряда указов Временного правительства, разрушившего управление на местах.

Как выглядела российская армия накануне и в первые дни Февральской революции? Достаточное представление об этом дают очерки Антона Деникина, которого трудно заподозрить в симпатиях к большевикам (и шире - ко всей "революционной демократии"). Не склонен генерал и излишне драматизировать ситуацию, предпринимая попытку поставить непредвзятый "диагноз", будучи достаточно, в меру сил, объективным.

Армии коснулись все пороки царского периода, причем развал начался задолго до революционных событий второй декады XX века. Абсурдным следствием революции 1905 года полагает А.И.Деникин фактическое введение в армии политического сыска (в самом плохом смысле этого понятия), серьезно повлиявшее на настроения офицерского корпуса, в том числе и на его отношение к монархии:

"...после японской войны, как следствие первой революции, офицерский корпус почему-то был взят под особый надзор департамента полиции, и командирам полков периодически присылались черные списки, весь трагизм которых заключался в том, что оспаривать «неблагонадежность» было почти бесполезно, а производить свое, хотя бы негласное, расследование не разрешалось...

Не ограничиваясь этим, Сухомлинов создал еще свою сеть шпионажа (контрразведки), возглавлявшуюся неофициально казненным впоследствии за шпионаж в пользу Германии полковником Мясоедовым. В каждом штабе округа учрежден был орган, во главе которого стоял переодетый в штабную форму жандармский офицер. Круг деятельности его официально определялся борьбою с иностранным шпионажем – цель весьма полезная; неофициально – это было типичное воспроизведение аракчеевских «профостов». Покойный Духонин до войны, будучи еще начальником разведывательного отделения киевского штаба, горько жаловался мне на тяжелую атмосферу, внесенную в штабную службу новым органом, который, официально подчиняясь генерал-квартирмейстеру, фактически держал под подозрением и следил не только за штабом, но и за своими начальниками" [232].

Февральскую революцию офицерский корпус воспринял если и не лояльно, то, по крайней мере, без особого трагизма. Деникин вспоминает лишь три случая (на всю армию!) "монархических выступлений": "движение отряда генерала Иванова на Царское Село, организованное Ставкой в первые дни волнений в Петрограде, выполненное весьма неумело и вскоре отмененное, и две телеграммы, посланные государю командирами 3-го конного и гвардейского конного корпусов, графом Келлером и ханом Нахичеванским. Оба они предлагали себя и свои войска в распоряжение государя для подавления «мятежа» [233].

При этом Деникин, словно бы в оправдание офицерского корпуса, пишет:

"Едва ли нужно доказывать, что громадное большинство командного состава было совершенно лояльно по отношению к идее монархизма, и к личности государя. Позднейшие эволюции старших военачальников-монархистов вызывались чаще карьерными соображениями, малодушием или желанием, надев «личину», удержаться у власти для проведения своих планов. Реже – крушением идеалов, переменой мировоззрения или мотивами государственной целесообразности".

Здесь же, правда, генерал допускает оговорку, позволяющую судить о масштабах и глубине "перемен мировоззрения" в результате отречения Николая II: "Наивно было, например, верить заявлениям генерала Брусилова, что он с молодых лет «социалист и республиканец».

Нужно, тем не менее, отметить, что Антон Деникин либо добросовестно заблуждается, либо выдает желаемое за действительное. Искренний и глубокий монархизм отнюдь не был общим свойством офицерского корпуса царской армии.

Не только Брусилов вмиг стал «социалистом и республиканцем». Историк-иммигрант Ю.В.Изместьев в изданной в США работе «Россия в XX веке» цитирует запись из дневника генерал-адъютанта Куропаткина от 8 марта 1917 года: «Чувствую себя помолодевшим и, ловя себя на радостном настроении, несколько смущаюсь: точно и неприлично ген.-адъютанту так радоваться революционному движению и перевороту...»

Некоторые командиры полков доносили, пишет далее автор, что «солдаты отказывались присягать Врем. Правительству перед своими знаменами, требуя немедленного уничтожения на их полотнищах вензеля отрекшегося Императора» [234].

Другой известный лидер белого движения Александр Колчак на допросах Чрезвычайной Следственной Комиссии так - согласно стенографическим отчетам - говорил о своем отношении к государству и императору:

"Моя точка зрения была просто точкой зрения служащего офицера, который этими вопросами не занимался... Я относился к монархии, как к существующему факту, не критикуя и не вдаваясь в вопросы по существу об изменениях строя" [235].

Судя по стенограмме допроса, Чрезвычайная комиссия явно исходит из представления о том, что деятельность Колчака являлась контрреволюционным монархическом выступлением (что впоследствии станет общим местом советской официальной истории не только в отношении Колчака, но и всего Белого движения, изрядно запутав ситуацию), в силу чего неоднократно уточняет у адмирала его отношение к монархии, царской фамилии, задает в разных формах один и тот же вопрос - считает ли он себя монархистом. Несмотря на неверные установки (Следственная комиссия так и не получила нужных ответов), этот вопрос освещен стенограммами допросов весьма подробно, что особенно важно для нас. Сегодня на их основании мы можем получить комплексное представление о взглядах не только белого адмирала, но и значительной части офицерского корпуса царской армии.

Колчак говорит: "Я не могу сказать, что монархия, это - единственная форма, которую я признаю. Я считал себя монархистом и не мог считать себя республиканцем, потому что тогда такового не существовало в природе. До революции 1917 года я считал себя монархистом".

И здесь же, отвечая на вопрос, не изменились ли его взгляды после Февраля: "Когда совершился переворот, я получил извещение о событиях в Петрограде и о переходе власти к Государственной Думе непосредственно от Родзянко, который телеграфировал мне об этом. Этот факт я приветствовал всецело...

Я... принял присягу вступившему тогда первому нашему временному правительству. Присягу я принял по совести, считая это правительство, как единственное правительство, которое необходимо было при тех обстоятельствах признать, и первый эту присягу принял. Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии..."