От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности - Гершом Шолем

если только не повторять вслед за знаменитым рабби Менделем из Коцка[163]: «Он там, куда его впускают», – ответить было непросто. Майринк, пронзив меня взглядом, проговорил: «В спинном мозге». О таком я слышал впервые, и так произошло моё первое знакомство со знаменитым йогическим сочинением «Змеиная сила» Артура Авалона[164] (литературный псевдоним почтенного английского судьи), которое было опубликовано накануне Первой мировой войны и, вероятно, Майринк тогда владел единственным его экземпляром в Германии.

Я побывал у Майринка в гостях ещё раза два и не уставал поражаться. Им владела идея опубликовать художественные биографии оккультистов и мистагогов, и он спросил у меня, не хочу ли я написать такую книгу об Ицхаке Лурии, главе цфатских каббалистов. Он сам планировал написать нечто подобное об Элифасе Леви[165]. Мне же такая работа была совершенно не с руки, я выбрал путь научного познания, а не сочинительства каббалистических романов. Нельзя отрицать, конечно, что фигура Элифаса Леви вполне подходила для этой серии. Всякий знает, что писателей, скрывающих свои добрые еврейские имена под псевдонимами, было не счесть. Но Альфонс Луи Констан был редким, если не единственным автором, кто пошёл против этой тенденции: он продавал, и продавал небезуспешно, свои шарлатанские измышления как “grand kabbaliste” именно под еврейским псевдонимом. Последняя книга Майринка, «Ангел западного окна», была основана на той же идее – описать в насквозь мистическом романе жизнь известного учёного и оккультиста времён королевы Елизаветы, доктора Джона Ди. Я считал эту книгу его лучшим произведением, пока не обнаружил, что Майринку принадлежал лишь превосходный её замысел, а между тем его сосредоточенность и писательское мастерство постепенно гасли, и столь же превосходным художественным воплощением она обязана совершенно необычайному человеку, соседу Майринка в Штарнберге. Альфред Шмид-Ноерр был оригинальным, теперь совершенно забытым писателем, также философом и подлинным мистиком. Имя его в книге не упомянуто. (Сам я узнал о нём спустя тридцать с лишним лет после прочтения этого эффектного романа.)

Как можно видеть из этих записок, в Мюнхене я оставался далёк от литературных и финансовых кругов, которые в те времена галопирующей инфляции всё ускоряли свой лихорадочный хоровод вокруг золотого тельца. Так называемый «мюнхенский стиль жизни» совершенно от меня ускользал, и уроки раввина Эрентроя притягивали меня больше, чем знаменитое литературное кабаре «Одиннадцать палачей», в которое, хотя оно было недалеко от моей квартиры, я даже ни разу не заглянул[166]. Пару раз в Мюнхен приезжал Бубер со своей женой. Я походил с ним по книжным магазинам, убеждая Бубера, что его долг перед такими читателями, как я, состоит в том, чтобы снабдить библиографическим приложением его книгу «Великий Маггид и его последователи», которая тогда как раз готовилась в печати. Он и сам не знал, к чему склониться в этом тонком вопросе, но пообещал серьёзно подумать над моим предложением, так что в известном смысле я всё же своего добился. К этому времени относится ещё одно литературное знакомство, хотя и не имевшее особых последствий. У Эли Штрауса был брат Исаак Штраус, тоже пылкий сионист. Перед войной он уехал в Англию или Соединенные Штаты, где стал доверенным лицом и помощником Хаима Вейцмана. Его дом в Штарнберге теперь служил приютом выходного дня для всей семьи Штраусов; и особенно в воскресные дни у него собирался большой круг друзей и знакомых. Там я познакомился с писателем Арнольдом Цвейгом, который сделал себе имя как прозаик, драматург, эссеист и в то время был знаменит. Он был убеждённым сионистом и только что опубликовал книгу «Лицо восточного еврея», в которой восхвалял польское еврейство в укор ассимилированным евреям Германии. Бесспорно, он был одним из самых активных ревнителей сионизма среди писателей тех лет. Мне казалось, что в нём соединились все достойные качества, вызывавшие у меня желание с ним познакомиться. Но его высокомерная и претенциозная манера держаться вызывали во мне острую неприязнь, и единственный разговор с ним в парке так меня расстроил, что после 1921 года я по возможности избегал всяких личных контактов с ним. Даже наши случайные встречи в Палестине в 1930 году не изменили неприятного впечатления, которое произвело на меня его надменное поведение. В 1949 году я некоторое время провёл в Берлине в рамках моей миссии по спасению остатков еврейских библиотек, и Совет еврейских общин устроил в нашу честь своего рода небольшой приём, но меня не в первый уже раз задели его гневные излияния в адрес Израиля и его политики (доводы были приведены спорные), а также по поводу недостаточного уважения, проявленного к нему ишувом (причиной которого был он же сам).

Когда Вальтер Беньямин – за четыре года до меня – учился в Мюнхене, он был под сильным впечатлением от лекций Вальтера Лемана, большого знатока мексиканской религии и культуры, который преподавал в университете в качестве частного лектора. Наслушавшись его рассказов, я тоже пошёл послушать, как Леман говорит о религиозной поэзии майя, предшественников ацтеков. Тем временем Леман был произведён в профессора и уже не начинал своих лекций с грамматических изысков и лингвистических преамбул, а раздавал стихи на языке оригинала, разбирал их слово за словом и вслух читал их нам, примерно двенадцати слушателям. Эти занятия были исключительно интересными, но через год мне пришлось их оставить. При этом один из гимнов на языке оригинала до сих пор не выветрился из моей памяти. Что до Вальтера Беньямина, он приезжал к нам дважды, а в 1921 году некоторое время жил у нас. Мы тогда перебрались в квартиру, оставленную нам одним добрым знакомым Эши, уехавшим в Берлин. Это был молодой гений д-р Эмиль Форрер, исследователь Древнего Востока. Знакомством с ним я обязан Эйслеру. Он сделал себе имя, доказав, что хеттский язык, расшифровкой которого тогда занимались языковеды, несомненно принадлежит к индоевропейской группе. Швейцарец Форрер и его жена, выходцы из организации «Свободной немецкой молодёжи»[167], будучи неевреями, сочувствовали сионизму. У этой молодой пары было всё – и сердце, и образование, и общаться с ними было сущим удовольствием. Они часто приглашали нас с Эшей к себе в гости, и я не уставал удивляться могучей работоспособности Форрера. Квартира, которую они нам оставили, располагалась на Габельбергерштрассе напротив Технического университета. Каждое утро по дороге в университет или библиотеку я проходил мимо роскошного дворца, который занимал профессор Прингсхайм[168], еврейский тесть Томаса Манна, и размышлял о бесчувственности богача, возведшего такое помпезное здание в центре города, не задумываясь о реакции прохожих, отзывы которых