Piccola Сицилия - Даниэль Шпек

* * *

Когда я добираюсь до порта, утренняя заря уже уступила место яркому свету дня. Катер Патриса покачивается у причала. К берегу притарахтела рыбацкая лодка. Я запрыгиваю на борт и зову его. Но вместо Патриса из каюты выбирается молодая итальянка со спутанными волосами. На ней ничего, кроме майки, едва прикрывающей бедра. Я спрашиваю про Патриса, и она его зовет. Не хочу ли я кофе, спрашивает меня.

– No, grazie.

Он выходит на палубу с чашкой в руке. Короткие брюки и рубашка, открывающая тренированный торс.

– Мне прислали список пассажиров.

Патрис мгновенно просыпается. Я показываю ему список в моем телефоне.

– Заводской номер совпадает. Это наш самолет!

Он прокручивает список вниз… находит Морица.

– Я же тебе говорил. Почему ты мне никогда не веришь? – Он улыбается. Замечает, что я не разделяю его радости, и удивленно спрашивает: – Неужто ты и правда думала, что он еще жив?

Я бы с удовольствием рассказала ему то, что знаю теперь о Морице. Что он не был нацистом. Что он рисковал своей жизнью ради другого. Но я молчу, потому что не могу сказать, от кого я это знаю. И еще потому, что не уверена, насколько можно верить Жоэль. Ведь этот документ опровергает ее утверждение, будто его не было на борту. Что весомее – цифры или слова? Служебная записка или устный рассказ из вторых рук? Если он был в самолете, что же тогда правда в остальной части ее рассказа? Интуиция подсказывает, что рассказ правдив, но я научилась не доверять интуиции. И не только в археологии.

– Кто составлял такие списки?

– Начальник тыла аэродрома. Обычно их потом посылали в Берлин. Но в данном случае аэродром был захвачен войсками коалиции. Поэтому международный Красный Крест получил списки от войск коалиции. Они собирали сведения о потерях со всех сторон и позднее свели их воедино. Видимо, этот список именно так и попал после войны в Берлин.

– Вот чего я не понимаю, Патрис: если он официально объявлен погибшим, почему мы так никогда и не получили похоронку?

– Это легко объяснить. Красный Крест реагирует только на запросы. Ты должна написать заявление о поиске пропавшего.

– Но бабушка делала это.

– Твоя бабушка писала запрос в Красный Крест?

– Да. Мне об этом рассказывала мать. Она в детстве непременно хотела знать, что случилось с ее отцом. И ответ был: пропал без вести.

– C’est bizzarre[42].

Больше он ничего не добавляет. Его явно интересует что-то другое. Патрис прокручивает список дальше и замирает.

– Что такое?

– Черт. Никого из СС. Видишь? Все только вермахт. Офицеры, в том числе высоких чинов, но ни одного эсэсовца на борту!

– Ты хочешь сказать, кто же тогда сопровождал награбленные драгоценности?

Выразительным взглядом он дает понять, чтобы я не говорила лишнего при итальянке в майке.

– А что же те два свидетеля, которые якобы видели?..

– Может, то был другой борт.

– А что, вермахт не мог вывезти эти ящики из страны?

– Маловероятно. Но, может, твой нацистский дедушка все же имел отношение к этому делу.

– Он не был нацистом! – вырывается у меня. Более страстно, чем мне бы хотелось.

Он удивленно смотрит на меня:

– Откуда тебе это знать? Ты же сама всегда говорила…

Надо прикусить язык. Но он уже догадался. Глаза его сужаются.

– Ты все-таки говорила с этой женщиной?

– Да.

Он раздраженно отворачивается. Я чувствую себя виноватой. И вместе с тем не понимаю, что я такого сделала.

– И она тебе рассказала, что твой дедушка был невинным агнцем? Чтобы подольститься к тебе.

– Я ей ничего про тебя не говорила.

– Quelle merde[43], Нина!

Тут у меня лопается терпение.

– Что за секретность? Познакомься уже с ней сам!

Итальянка в майке изумленно таращится на нас. Патрис молча скрывается в рубке. Итальянка спешит следом. Я остаюсь одна, никому не нужная. Вскоре появляется господин Бовензипен и приветствует меня. Остальные сегодня отправились на экскурсию, сообщает он, к ветряным мельницам. Патрис заводит двигатель. Катер вздрагивает. На палубу выходят водолазы Бенва и Ламин.

– Надо воспользоваться хорошей погодой, – кричит из рубки Патрис. – Когда начнутся шторма, искать не сможем.

Итальянка обхватывает Патриса сзади руками. Он целует ее.

Они живут, думаю я, а я нет. Я все еще сижу под камнем. Не жалуйся, Нина, ты сама так решила.

Я поднимаюсь на причал, не попрощавшись. Когда они отчаливают, я уже на дороге.

* * *

Бреду вдоль пляжа в сторону отеля, уставшая, но возбужденная. Хочется с кем-нибудь поговорить, чтобы приглушить смятение. Но с кем? Я еще не решила, показывать ли список Жоэль, и тут вижу ее. Она сидит на веранде купальни, закутавшись в широкий палантин. Пустые кабинки для переодевания, облупившаяся белая краска на деревянных мостках, растрепанная пальма. Жоэль поднимает глаза от книги, улыбается мне и машет рукой. Я медлю, но потом все же направляюсь к купальне и опускаюсь на сломанный шезлонг рядом с Жоэль. Она протягивает мне бриошь из бумажного пакета и принимается болтать о книге, которую читает. Про список пассажиров я не сообщаю, молча смотрю на серое море. Ни шумных детей, ни продавцов мороженого, ни зонтов от солнца, только ветер и ноябрьские облака. Одинокий солнечный луч прорывается сквозь них, серебря волны. Жоэль спрашивает, почему я так молчалива. И тогда я рассказываю. Она даже не выказывает удивления.

– Вы, немцы, любите списки, – говорит она насмешливо. – Но даже если кто-то где-то что-то записал, написанное не становится правдой.

– Может, он был на борту, но выжил после крушения?

– Его там не было.

Голос ее звучит категорично. И она принимается рассказывать, что произошло в тот день, 7 мая 1943 года.

Утром 7 мая 1943 года Ясмина увидела первого в своей жизни англичанина. Он слез на рю де Пассаж с мотоцикла, лицо его покрывала белая пыль. Только когда он снял очки и шлем, Ясмина поняла, что он не белый, а смуглый – индиец. Он и его товарищи, спрыгнувшие из подъехавших следом джипов, огляделись, явно дивясь, куда это их занесло. Ясмина прибежала на рю де Пассаж вдвоем с отцом, чтобы увидеть все своими глазами. Обрывки английских слов из радиоприемника звучали для них музыкой.