Чарли Бон - Дженни Ниммо

– Ничего, скоро мы выбьем эту галиматью у тебя из головы! Эмма Толли, а?! В жизни не слыхал такой чуши. Бери сумку и марш за мной.

Все существо Эммы воспротивилось, но как протестовать, она не знала. Помощи ждать было неоткуда, – кажется, кроме них с Манфредом, тут ни души. Ну ничего, может, ей удастся улизнуть потом.

А Манфред быстро вел по каким-то незнакомым запутанным коридорам, потом вверх по узкой винтовой лесенке, потом через анфиладу пустых темных комнат, затканных многослойной паутиной. В обеих руках у него было по фонарю, но Эмма все равно едва различала, куда ступает. В эту часть здания электричество явно не проводили. Под потрескавшимся потолком метались и пищали летучие мыши, а в разбитых окнах завывал ветер. Наконец Эмма и Манфред очутились в тесной комнатке, где у стены стояла узкая кровать с тонким одеялом и жидкой подушкой. И больше ничего. Стены тут были каменные, а пол – голый.

Манфред поставил один из фонарей на пол.

– Пора спать! – объявил он. – Спокойной тебе ночи и приятных снов, Эмилия Лун.

Тяжелая дверь затворилась за ним, и в замке щелкнул ключ. Как только шаги Манфреда удалились, Эмма кинулась к двери. Ну конечно, заперто!

Девочка присела на краешек кровати. Но плакать не стала. Хватит на сегодня слез! Значит, все-таки у нее так и не будет любящей тети, друзей, приключений и самого главного – счастья.

– Они наврут, будто я исчезла, – прошептала она. – И никто меня не найдет.

Она обвела взглядом мрачную и страшную комнату. Неужели ее тут запрут на всю жизнь? До самой старости?

– Ну уж нет, – вдруг сказала она себе. – Я теперь Эмма Толли, а Эмма такого не потерпит. Она не из тех, кто сдается. – Она вскочила, подбежала к двери и во все горло закричала: – Помогите! Помогите!

Только эхо пронеслось в ответ по пустым гулким коридорам. Больше никто не отозвался.

Эмма позвала еще раз и забарабанила кулаками в дверь. Она дергала ручку, билась и колотилась в дверь, пока костяшки пальцев у нее не покраснели и не распухли. Только тогда девочка, обессиленная, плюхнулась на постель.

Она уже закрыла было глаза, но тут за дверью послышался легкий скрип. Эмма рывком села. Ключ повернулся в замке, и дверь распахнулась настежь.

Эмма вскочила и высунулась в коридор. Никого. Она посветила себе фонарем. Ни души, если не считать летучей мыши, спавшей вверх тормашками на балке. А летучие мыши не умеют отпирать двери.

Она подняла тяжелый фонарь как можно выше и на цыпочках двинулась по коридору.

– Кто тут? Кто меня выпустил? – прошептала она, не осмеливаясь говорить громче из опасения, что примчится Манфред.

В конце коридора была лестница, и Эмма осторожно двинулась вниз. У подножия лестницы начинались два коридора – один вел налево, другой направо. Поколебавшись, Эмма свернула направо. Пахло в коридоре скверно. По стенам мигали газовые рожки – может, это от них, подумала девочка.

И тут перед ней возникло чудище. Или все-таки собака? Низенькое, разжиревшее, что твоя подушка о четырех лапах, а морда длинная, с обвисшими брыльями.

Эмма ойкнула и вжалась в стену. Собака ее не заметила. Девочка уже приготовилась крадучись двинуться в другую сторону, но тут раздался скрипучий голос:

– Эй, ты, стой! Стоять! Назад, я сказал!

Эмма бросилась наутек, уже на бегу оглянулась через плечо и увидела какого-то старика в инвалидном кресле – древнего, с лицом, похожим на череп. Старик был укутан в клетчатый плед, а седые волосы сбегали ему на плечи из-под шерстяной шапочки, как восковые сосульки.

– Эта паршивка сбежала! – завопил старец. – Отродье Толли! Манфред, лови ее!

Эмма помчалась дальше, с трудом сдерживаясь, чтобы не завизжать. Она взбежала по лестнице, бахнув фонарем о стену, пронеслась по коридору и пулей влетела в свою темницу, захлопнув дверь. Потом села на постель и стала ждать неминуемой кары.

Долго ждать не пришлось. На пороге вырос Манфред с перекошенным лицом.

– Вот мы где, – выдохнул он. – Больше не пытайся.

Манфред с грохотом закрыл дверь, щелкнул ключом и сказал:

– Ключ я на этот раз забираю, так что и не надейся опять ее выпустить. Провинишься еще раз – останешься на неделю без джема.

Он явно обращался не к Эмме, а к кому-то другому.

Бах! Что-то ударилось в стену, и Манфред заорал:

– Прекратить!

Где-то бухнула еще одна дверь, и стало тихо.

Эмма на цыпочках подкралась к двери.

– Ты кто? – спросила она, но ответа не получила. – Извини, что подвела тебя, – добавила она.

Молчание. Кто бы ни был ее освободитель, он исчез. Или же так страшился остаться без сладкого, что не рисковал подавать голос.

– В любом случае большущее тебе спасибо, что помог, – прошептала Эмма и вернулась на кровать.

Свечка в фонаре уже догорала. Мысль о том, что предстоит остаться в непроглядной тьме в этой сырой жуткой комнате, была невыносима. Эмма поспешно оглядела серые угрюмые стены в тусклом свете фонаря и вдруг заметила над постелью крошечное окошко. Если встать на подушку, может, я дотянусь, подумала девочка. Но скорее не дотянусь, слишком высоко. Даже не допрыгнуть.

– А ведь Чарли утверждал, будто я умею летать, – вдруг вспомнила она. Не успела Эмма договорить, как кончики пальцев стало покалывать, а потом по рукам пробежала странная щекотка. И они стали совсем невесомыми.

… Патон Юбим вышел на еженощную прогулку. Он шагал ровной, упругой походкой, но в душе его бушевала буря. С одной стороны, он был горд и доволен собой: наконец-то удалось построить дорогих сестриц! Теперь они знают ему цену.

Дзынь! Лампочка на ближайшем фонаре торжествующе вспыхнула и взорвалась. Патон прошел мимо, провожаемый привычным стеклянным шелестом осыпавшихся осколков. Он вздохнул, но не обернулся. Если за мной кто-то шпионит, пусть его. Все равно ничего не докажет. Он начал бормотать себе под нос:

– С другой стороны, если бы я не настаивал на ужине в ресторане… если бы мы ужинали дома, при свечах… Теперь она считает меня чудовищем. Ярмарочным дивом.

Ах, Патон, забудь о ней. Она никогда тебя не простит.

И тут он осознал, что за ним кто-то идет. Патона нагнала какая-то девочка с бледным личиком и длинными белокурыми волосами – весьма растрепанными.

– Прошу прощения, вы не скажете, как пройти к книжной лавке Инглдью? – вежливо спросила она.

– Отчего же, скажу, – отозвался Патон. – Собственно, я туда и направляюсь.

– О, здорово, – оживилась девочка. – Меня зовут Эмма Толли.

Было уже за полночь, когда Патон позвонил в дверь книжного магазина. Конечно, на звонок никто не отвечал. Но Патон знал, что Джулия Инглдью ложится поздно. Она сама признавалась, что иной раз читает до двух ночи. И он позвонил еще раз.