Смерть по сценарию - Татьяна Столбова

С договорами затея тоже провалилась. Они лежали в сейфе главного редактора, а ключ был только у него.

Так что Сахарову пришлось уйти из издательства ни с чем. Он и ушел. Мелькнула мысль заехать к Мадам, поговорить по душам, да решил отложить это дело на потом. Завтра Михалев уезжает на «натуру», будет там дня три, а сегодня он дома. Надо ловить момент...

Сахаров снова нырнул в метро и поехал к Михалеву.

Вчера, когда я вернулась домой в двенадцатом часу ночи от Вероники Жемалдиновой, мне позвонила Невзорова. Number two. Скоро у меня будет целая коллекция психов. Надо бы составить список...

К моему возмущению, Невзорова тоже начала разговор со стихов. Бодрым тоном клинической идиотки она заявила нечто вроде «как я рада услышать твой голос, от него мой шевелится волос», после чего нагло заявила, что ей просто захотелось поболтать. Я ей ответила на это, что мне лично просто захотелось спать, поэтому болтать с ней я не буду. Она, разумеется, расплакалась.

Что-то мне все это стало надоедать. Так и мне самой недолго в психушку угодить.

Как могла, я утешила Людмилу, пообещала, что завтра все перерывы между съемками посвящу только ей, и минут через пять отвязалась от новой подруги с непередаваемым облегчением.

Петя, проходя мимо меня в комнату, покачал головой. Я не поняла, что он имел в виду. Кажется, был чем-то недоволен. Но я так утомилась за этот день, что не стала разбираться с ним, что да как, а пошла на кухню, выпила чаю и почитала новый журнал.

Расплачиваться за час вечернего отдыха мне пришлось на следующее же утро: Невзорова ждала меня у входа на студию.

Должна сказать, эта встреча вызвала у нас обеих бурю чувств. Невзорова радовалась как дитя, возбужденно махала ручками, хихикала и глупо мне подмигивала. Я негодовала. В голове моей сразу родилось несколько способов от нее избавиться. Один из них, к моему стыду, предполагал элементарное убийство. Мысленно я треснула Невзорову лопатой по макушке, а потом закопала у автобусной остановки. Не скажу, что мне стало легче, но по крайней мере я улыбнулась, она мою улыбку отнесла на свой счет, и тут уже веселью ее не было предела. Она взяла меня под руку, и мы плечом к плечу, как сестры, вошли в здание «Мосфильма».

Мы опаздывали на пятнадцать минут. Меня это устраивало: Вадя уже подготовится к съемке и Невзорова от меня отвянет. Хотя б на время. Так и получилось. К ней подбежали гримеры и костюмер, она удалилась с ними, а я, по обыкновению, стала искать хлопушку. И, тоже по обыкновению, не нашла. Обычно ее находит оператор или ассистент режиссера Галя, но сегодня ее обнаружил сам Вадя. И не где-нибудь, а в ведре с водой. Кто туда сунул мою хлопушку — ума не приложу. Наверное, враг. Может, Сладков? Вон он сидит в углу, зыркает на меня своими противными, рысьими зелеными глазами...

...Когда в павильон вошла преображенная Невзорова, я остолбенела. На ней было длинное старое пальто, серое от пыли; дурацкая шляпка, выкопанная костюмером из какого-то водевиля; сапоги на платформе и кокетливый газовый шарфик, порванный в нескольких местах. Внешность ее так же претерпела изменения. Гримеры постарались на совесть. Как того требовал сценарий, из молодой красотки они сотворили чудовище неопределенного пола. Изможденное лицо, круги под глазами, бледные губы... Боже! Да ведь это Вероника Жемалдинова!

С десяти метров мне показалось именно так. Потом я подошла ближе. Нет, конечно, нет. Глаза не такие, и фигура... А в целом облик у них общий. В старости Невзорова, наверное, будет выглядеть, как сейчас Вероника.

С трудом избавившись от мистического ощущения раздвоения мира (скорее, стряхнув его с себя), я вернулась к своим прямым обязанностям. Думаю, Вадя за это должен быть мне благодарен. События последних двух недель совершенно выбили из колеи всю съемочную группу, включая его самого, и лишь я иногда проявляла присущий мне от природы здравый смысл. Этим не замедлила воспользоваться Галя, которая тут же свалила на меня часть своей работы. Даже суровый оператор иной раз просил меня заменить его нерасторопного ассистента.

Только мы отсняли первую сцену с Невзоровой, как пришел Саврасов. Вчера он поставил на Мишину могилу временную плиту. Невзорова уже съездила туда и уверяла, что она замечательная — скромная, но видно, что дорогая (по ее выражению — «такая хорошенькая плита!»). В следующем году Саврасов заменит ее на памятник. Невзорова мечтала, что памятник возьмется делать какой-нибудь знаменитый скульптор, но я разочаровала ее, сказав, что любой знаменитый скульптор наворотит такого, что потом не поймешь, что же это он изобразил — собственный поток сознания или доисторического монстра, поэтому лучше договориться с молодым перспективным автором; его хоть можно проконтролировать...

Сегодня Саврасов мне понравился больше. Щеки у него чуть округлились, глаза прояснились, движения стали увереннее, четче. Он с ходу включился в работу, чем порадовал меня еще больше, — обычно он тянет время, делая вид, что пока не готов, надо бы порепетировать, и репетирует до умопомрачения. Вадя сердится, поглядывает на часы, но в спор с Саврасовым не вступает — слишком высокий у этого артиста ранг. (Если б я так не любила Михаила Николаевича, я бы поспорила с подобным взглядом на жизнь и работу. По мне — к людям надо относиться одинаково хорошо, а уже потом, после более близкого знакомства, расставлять акценты, и не по рангу, а по сути.)

Сегодня этого не произошло. До первого перерыва в половине второго мы работали быстро и слаженно. Потом Вадя проголодался и объявил большую перемену.

Саврасов подошел было ко мне, но неблагодарная Невзорова, позабыв, сколько носовых платков он на нее потратил, оттерла его своим изящным бедром. «Извините, Михаил Николаевич, — прощебетала она, — мы с Тонечкой должны поговорить об интимном». Саврасов удивленно посмотрел на меня, но задавать вопросов не стал. Я попыталась сказать, что у меня нет от него секретов и он вполне может идти с нами, однако Невзорова и тут вмешалась. Не успела я открыть рот, как она подхватила меня под руку и поволокла к выходу.

До чего у меня неудобный характер! Со стороны я кажусь сильной, а на самом деле мягкая, как пластилин. Такие, как Невзорова, делают со мной что хотят. Ну почему, почему я запросто могу противостоять Сладкову, Пульсу, Ваде, а Невзоровой — нет?

Покорная злой судьбе, я тащилась за ней, как утлая лодка за кораблем. Она же рассекала коридор, покачивая кормой, и паруса ее обвивались вокруг ног, то есть мачт... Запуталась. Короче, курс мы держали на женский туалет. И там-то она мне открыла свой интимный секрет. Оказывается, она никак не может вспомнить, умывалась утром или нет. Тьфу! Эту информацию она мне выдала трагическим шепотом, а когда увидела недоумение в моих глазах, пояснила, что такое случается с ней ну каждый Божий день и она не знает, что ей теперь делать: обратиться к врачу или уехать домой в Новосибирск?

Я не уловила тут смысла (возможно, я не очень тонкая натура), да и не старалась уловить. Я едва удержалась от того, чтобы не посоветовать ей немедленно уезжать в Новосибирск. Немедленно. Сию же минуту. «Только это еще может спасти тебя. — Вот так чуть было не ляпнула я. — Прощай, моя курочка, мы встретились случайно и расстанемся навсегда». Увы. Я была слишком воспитанной девушкой. Поэтому только глубоко вздохнула и произнесла: «Люда, а не пора ли тебе подлечиться?» По-моему, очень даже вежливо. Не понимаю, почему она расстроилась и заплакала. И конечно, опять мне пришлось ее успокаивать... О-о-о! Когда же это кончится?