Мила Хант - Эли Андерсон

И вдруг вижу вместо коротких встрёпанных волос – идеально уложенные пряди. Тело Жанны тоже странным образом вытягивается, становится угловатым, жёстким. Я отдёргиваю руки, словно коснулась углей, и отпрыгиваю в сторону. Она приближается ко мне, он остаётся немного сзади.

– Почему вы молчите, мисс Хант? – спрашивает она. – Вы уже совершили ошибку молчания и отсутствия. И дорого за неё заплатили.

Я дрожу как лист. Кровь пульсирует в черепе, так что он вот-вот взорвётся. Я отступаю. Леди А. не сводит с меня глаз.

– Видимо, недостаточно дорого, – добавляет она и делает С. знак подойти.

– Я бы хотел защитить вас, – говорит он с сожалением. – Но вы опять предали меня, Мила.

Я мотаю головой, намереваясь возразить, но С. останавливает меня властным жестом.

– Вы уже обещали быть послушной, – вздыхает он. – И снова обманули. Теперь я ничего не могу сделать для вас.

Его голос заглушают рыдания.

– Нет, С., я…

Свет начинает гаснуть, как если бы ночь одержала победу, леди А. плавно исчезает. Остаётся только он. Руки опущены, кулаки сжаты. И я – обезумевшая, растерянная. Я хочу куда-нибудь спрятаться. Но маленькие холодные ладошки хватают меня сзади. Я отбиваюсь. С. ставит меня к стенке и отводит глаза.

– Мила…

– Нет, НЕТ, НЕ СТРЕЛЯЙТЕ!

– Мила!

Я вскакиваю, задыхаясь, и грубо освобождаюсь от ледяной хватки.

Озираюсь вокруг. Я в хижине. С меня течёт пот. Съёжившись, опускаюсь на краешек кровати. Передо мной стоит Вера. Тоненькая, как прутик, в серой ночной рубашке, с распущенными волосами до пояса. Она похожа на привидение. Машинально я обнимаю Веру за талию и прижимаюсь лбом к её животу.

– Извини, – шепчу я. – Мне приснился кошмар.

Я чувствую, как Веру коробит от моего прикосновения, но она не отталкивает меня. Смутившись, я сама её отпускаю. К счастью, Вигго уже нет.

– Ты кричала, – говорит Вера.

– Ничего страшного. Со мной такое бывает время от времени. Но я не лунатик и не душу соседей, сама о том не подозревая. Где Вигго?

Она пожимает плечами.

– Когда Вигго злится, он уходит, – вот и всё, что я слышу в ответ.

Видимо, Вера привыкла не задавать ему вопросов, уважать его тайну. И я должна научиться тому же. Поколебавшись немного, она спрашивает:

– Кто такой Нильс?

– Друг.

– Ты его звала…

Я не хочу продолжать этот разговор, но почему-то всё же признаюсь:

– В настоящее время он совершенно точно уже умер. А мне приснилось, что он здесь. В этой хижине. Живой.

Я встаю, но, пошатнувшись, хватаюсь за стену. И спешу успокоить испугавшуюся Веру:

– Всё в порядке. Пойду умоюсь. Ложись, ещё слишком рано.

– Мне тоже иногда снятся кошмары, – произносит она, глядя в пол.

Я вдруг словно слышу, как бешено колотится её сердце. Снова закрываю дверь. Вера стоит не шелохнувшись.

– Хочешь, поговорим, – осторожно предлагаю я.

Такое чувство, что она не услышала. Но нет.

– Это было вначале. Когда…

Продолжение фразы будто застревает у Веры в горле. Мне бы хотелось как-нибудь её подбодрить. Но я совсем не умею общаться с теми, кто младше. Мы с братом никогда не говорили по душам. Это был своего рода закон. Им установленный. Я могла лишь защищаться и сопротивляться его диктатуре. Пух, мой ужасный маленький деспот, как же мне тебя не хватает…

Вера решается продолжить.

– …когда Соня умерла.

– Как это произошло? Тебе необязательно отвечать.

– Они её убили.

Голос Веры становится жёстче, в глазах вспыхивают искры гнева, так хорошо мне знакомые.

– Кто они?

– Те. – Она кивает на окно. – С другой стороны.

– О ком ты говоришь, Вера?

Она наконец поднимает на меня глаза.

– О людях из Центра. Они убили мою сестру.

Её дыхание учащается.

– Ненавижу их. Каждого.

Такое чувство, будто из меня выпустили кровь. Я сжимаю руками свои плечи.

– Они не все такие.

– Нет. Все. Они атаковали нас, как вчера вечером. Они всех убили…

Что тут скажешь? Закрываю глаза, словно это поможет спрятаться от стыда и вины. Хочется уже закончить разговор. Когда я вру Вере, мне кажется, я действую заодно с чудовищами, убившими её сестру.

– Они были повсюду, – продолжает девочка. – Соня спрятала меня. И когда они приблизились, выскочила и побежала, чтобы увести их подальше…

Вера осекается. Воспоминание ещё слишком болезненно.

– Я слышала выстрелы, – еле слышно шепчет она.

Я понимаю, что больше Вера ничего не расскажет. Боль снова запирается в сейф и задвигается в дальний угол памяти. Что я могу ответить этому измученному ребёнку, винящему себя в гибели сестры? Ничего. Не уверять же её, будто люди, отравившие ей детство и сломавшие жизнь, на самом деле хотели как лучше? В любом случае я уже знаю, что не найду слов, чтобы оправдаться, когда Вера узнает, кто я. И неизбежно буду выглядеть в её глазах предателем, заслуживающим лишь глубочайшего презрения.

Мне нужно только одно. Закончить эту историю. И побыстрее. Выполнить задание, как смогу, и исчезнуть. При условии, что я сумею забыть Веру и её боль.

– Ещё рано, – тихо говорю я. – Попробуй уснуть.

Но она продолжает неподвижно стоять передо мной. Я опускаюсь на кровать и протягиваю руку. Вера подходит, стараясь не смотреть на меня. Садится. Потом вытягивается рядом. Какое-то время мы лежим, глядя в потолок. Потом я поворачиваюсь и вижу слёзы на её щеках.

– Я не могу быть Соней, – мягко произношу я. – Она была чудесной. Тогда как я…

Мне приходится сделать паузу, чтобы подобрать слова.

– Все её любили. Со мной же – наоборот. Но это нестрашно, что я не Соня. Я могу быть для тебя кем-то другим. Кем пожелаешь.

Я знаю, что она меня слушает. Знаю, поскольку в её возрасте очень хотела, чтобы кто-нибудь вот так поговорил со мной. И я наконец нахожу нужные слова. Они прорываются сквозь все мои страхи и раны, сквозь всё моё прошлое.

– Я могу быть кем-то, кто любит тебя. Пусть по-другому, не как Соня. Кем-то, кто тоже заботится о тебе. Ведь ты не должна одна заботиться о других. Ты гениальная девочка, Вера. Гениальная. Ты заслуживаешь, чтобы тебя любили.

Я не в силах говорить. Горло сжимается. Всё, больше не смогу вымолвить ни слова, уж я себя знаю. Поэтому просто накрываю её руку своей. Вера вздыхает, но не отталкивает. Такое впечатление, будто у меня в ладони маленькая птичка. Сильная и хрупкая одновременно. Практически никогда я не испытывала желания кого-то приласкать. И эта внезапная нежность успокаивает меня. Вере больше не придётся в одиночку быть сестрой милосердия для всех. Нас теперь двое – раненных в сердце, неисцелимых, сидящих у изголовья