Записки незаговорщика - Ефим Григорьевич Эткинд

Возможная вина Одоевцевой не делает историю с «фразой» более осмысленной. Она все равно близка пьесе абсурдного театра: внешне всё похоже на жизнь — интонации, позы действующих лиц, их жесты, — но диалог, если только вслушаться в него, лишен всякого смысла. Помните?

— Я могу купить перочинный нож для своего брата, а вы не можете купить Ирландию для своего деда.

— Ходят ногами, но согревают себя электричеством или углем.

— Можно сесть на стул, если стула нет.

Глава пятая

«РОМАН ОДНОГО РОМАНА»

«…он несказанно терзался, видя, как гибнут страна и народ, которые он любил. На своих поздних портретах он походил на мученика, а им-то как раз он не хотел стать».

Томас Мани. История «Доктора Фаустуса». Роман одного романа, (гл. XIV).

Незадолго, примерно за год до «дела о фразе», я задумал большую книгу о русском стихе и, как принято в советской практике, подал в издательство заявку: прошу включить в план опубликование моей книги «Искусство поэзии», у которой будет примерно такой-то объем и которую я представлю в редакцию тогда-то. Заявку рассмотрели очень быстро. В «Советском писателе», с которым я имел дело, такие предложения обсуждаются Редакционным советом, состоящим из литераторов; имя автора было достаточно известно, труды его тоже, возражений не возникало, и я получил официальный ответ:

                         27 июня 1967 г.

Уважаемый Ефим Григорьевич!

Мы рассмотрели и одобрили Вашу заявку на книгу «Искусство поэзии» (название условное).

Просим Вас приступить к работе с тем, чтобы представить рукопись в издательство в марте 1968 году. В договорные отношения с Вами мы сможем вступить в начале 1968 г.

                Гл. редактор Смирнов М.М.

Все шло нормально и размеренно; я спокойно писал книгу, оказавшуюся более трудной, чем предполагалось заранее, — многое надо было пересматривать и заново исследовать. К марту 1968 года я ее не кончил, продолжал писать и летом, и осенью, а тут, в октябре, грянуло «дело о фразе». Я встал — как поезд, остановленный на полном ходу стоп-краном: нужно было кончить, но все изменилось — и вокруг меня, и внутри. Читатель помнит имя Михаила Михайловича Смирнова; это тот самый главный редактор ленинградского «Советского писателя», который был уволен с работы из-за «фразы» (Кондрашов в своем доносе в обком партии писал: «Никакими доводами не могу оправдать поступок главного редактора отделения издательства тов. Смирнова, подписавшего в декабре 1967 года рукопись Эткинда в набор, не прочитав ее»). Письмо, от имени издательства заказавшее мне книгу, подписано М.М. Смирновым, и это — мой единственный документ (договора не было, просто я о нем не беспокоился). Нет М.М. Смирнова — и, значит, нет фактически ничего. Нести рукопись в издательство «Советский писатель» сейчас, после «дела о фразе», то есть после заседания бюро ленинградского обкома, после секретариата Союза писателей СССР, после увольнения стольких сотрудников «Библиотеки поэта» и всего издательства, после Ученого совета в институте имени Герцена — можно ли? И я решил ждать.

Постепенно, в 1969 году, «Материю стиха» — (так она теперь называлась) — я окончил. Книга получилась большая — около шестисот машинописных страниц. Для меня «Материя стиха» была важным эпизодом в моей научной и литературной жизни: на ее страницах я высказал многие мысли, которыми давно хотел поделиться; к тому же я знал, что в рукописи содержится новое, в особенности в методах анализа стихотворений и в истолковании, в интерпретации даже известных вещей. Была в моей книге и полемичность, которая требовала скорого издания: реплика в споре стареет, — «дорога ложка к обеду». В журналах, — и советских, и западно-европейских, — шли дискуссии о структурализме, и «Материя стиха» была проникнута жаром этих дискуссий: через год, два, три жар остынет, а полемичность окажется устарелой, если не старомодной.

Автор-оптимист рвался опубликовать свою книгу как можно быстрее. Автор-скептик, близнец оптимиста, задерживал его: — Спокойствие, выдержка, терпение, — твердил скептик, — не бросайся очертя голову, погубишь рукопись. Жди. Укрепляй тылы и фланги. Что ты можешь представить своим противникам? Одну только рукопись? Да ведь ее съедят и не поперхнутся. Тебе нужна защита, и такая, чтобы не только Кондрашов, но и Лесючевский пробить не смогли. Пусть в их руки попадет рукопись, уже закованная в прочную броню. Посмотрим, что они тогда запоют.

Скрепя сердце, порывистый автор-оптимист согласился с мудрым скептиком и попросил в Союзе писателей обсудить рукопись, пока никто ее не видел: это обсуждение при сильных, очень авторитетных участниках могло стать достаточно надежной броней.

Оно состоялось, и даже довольно скоро, 5 июня 1970 года, при большой активности ленинградских критиков и исследователей всех трех поколений: старшего, среднего и младшего! Старшее было представлено академиком В.М. Жирмунским, виднейшим знатоком русского и западноевропейского стиха, да и вообще самым, пожалуй, крупным из живших в то время филологов; профессором Лидией Яковлевной Гинзбург, ветераном Института Истории Искусств, автором знаменитой книги «О лирике» и многих других сочинений, близких к предмету моих изучений; Тамарой Юльевной Хмельницкой, вышедшей из стен того же Института, где в 20-х годах родился и расцвел русский формализм, широко известным критиком, специалистом по творчеству Андрея Белого; профессором Борисом Яковлевичем Бухштабом, учеником и сотрудником Тынянова и Эйхенбаума, автором исследований о Тютчеве, Фете, Некрасове, о теории русского стиха. Из поколения более молодого, шестидесяти- и пятидесятилетних, в обсуждении приняли участие критик и театровед Борис Осипович Костелянец; поэт-переводчик, историк французской литературы, теоретик перевода Владимир Ефимович Шор, историк поэзии и критик Адриан Владимирович Македонов, автор книг о Твардовском и Заболоцком. А из молодых — критики Галина Михайловна Цурикова, Адольф Адольфович Урбан, Александр Алексеевич Нинов (автор книги «Бунин и Горький»), — последний и председательствовал. Споров на обсуждении не было — представители всех трех поколений одобрили «Материю стиха» и хотели видеть ее изданной. (Приложение 2.)

Две недели спустя, 23 июня, рукопись обсуждали в Академии наук — в секторе стилистики Института русского языка. (Приложение 3.)

Теперь могли считать себя удовлетворенными не только автор, но и дипломат. Что же касается дискуссии в Союзе писателей, то дело было не только в именах ораторов, и не только в общем выводе, но и в том, как каждый из них оценил рукопись. Конечно, Кондрашову и Лесючевскому она была враждебна независимо от того, что в ней написано, интересна она для читателя или нет. Но отвергнуть ее стало трудно: все-таки броня солидная!

— Ну, как? — спросил автор-оптимист автора-пессимиста, который придирчиво читал все эти обширные материалы. — Ну, как?