Мальчик, который видел демонов - Кэролин Джесс-Кук

Я кивнул:

– Договорились.

По пути в больницу я выпила кофе. Сразу иду в кабинет консультантов и просматриваю недавние записи по Алексу. Все, связанное с приемом рисперидона, выглядит прекрасно, за исключением одного крошечного, микроскопического нюанса: прошлой ночью Алекс сбежал из палаты. Вышел из корпуса, пересек двор, пробрался во взрослое психиатрическое отделение, где принялся колотить кулаками в дверь палаты матери и укусил охранника.

Я закрываю глаза и пытаюсь заполнить голову видами и звуками Карибского моря. Это плохие, плохие новости. В больнице не все в порядке с обеспечением безопасности, но случившееся также указывает на неуравновешенность Алекса и побочные эффекты, вызванные назначенным лечением. И в моем отчете это происшествие будет выглядеть ужасно.

Я поднимаю голову и вижу стоящего в дверях доктора Харгривса, специалиста по когнитивно-поведенческой психотерапии[27], который два раза в неделю работает в Макнайс-Хаусе.

– Алекс ваш пациент? – спрашивает доктор Харгривс, глядя на меня поверх очков.

Ранее мы разговаривали лишь несколько раз, и, судя по предыдущему общению, я знаю его отношение ко мне: он уверен, будто мне всюду мерещатся психозы.

– Да, – подтверждаю я.

– И вам известно, что один из побочных эффектов рисперидона – акатизия[28]?

Акатизия – крайняя неусидчивость. Я шумно сглатываю слюну, и он это видит. Сомнительно, что именно акатизия побудила Алекса отправиться в столь дальнее путешествие, но от подобной возможности мне становится нехорошо.

Я направляюсь в комнату для собеседований. Алекс сидит в ярко-желтом кресле рядом с массивным кофейным столиком. Ноги скрещены в лодыжках, руки зажаты между бедер. Выглядит он очень нервным.

– Привет, Алекс! – весело восклицаю я. – Извини, сегодня немного задержалась. Ты хорошо спал?

Он качает головой, по-прежнему глядя в пол.

– Нет? Поэтому ты отправился на прогулку?

Алекс пожимает плечами.

– Тогда почему ты отправился на прогулку? Позволь добавить, в три часа ночи. Тебе надоело пребывание в больнице?

Он смотрит на меня. Взгляд усталый и пустой.

– Я хочу вам кое-что сказать, – произносит он, игнорируя мои вопросы.

– Хорошо. – Я иду у него на поводу. Достаю блокнот. Он долго смотрит на него.

– Блокнот тебе мешает, Алекс?

– Мне безразлично, будете вы записывать или нет. Я лишь хочу, чтобы вы меня слушали.

Я кладу ручку. Он делает глубокий вдох.

– Знаю, вы считаете, что я опасен для себя. Но Руэн настоящий. И у меня есть доказательство.

Он протягивает мне лист бумаги. Это ноты с надписью наверху «Песнь любви для Ани». Нотные линейки, обозначения нот, ключи написаны неровно, видно, что их многократно стирали и переписывали. Но в музыкальной композиции чувствуется точность. Расставлены фразировочные лиги, тактовый размер и октавные знаки, в двух местах использованы итальянские термины andantino и appassionato[29].

Но тут от увиденного у меня пересыхает во рту, еще до того, как я успеваю сказать себе, что это всего лишь совпадение: начало у мелодии то же самое, что сочиняла Поппи в тот вечер, когда умерла. Высокая си на три такта, трель ля, соль, ля, каждая в одну четверть; еще си на три такта; ля, соль, ля; потом соль на три такта; ля – на три; опять си: простая мелодия, та самая, которая за последние годы звучала в моей голове много раз, словно в ней содержался ключик к разгадке того, что произошло в вечер ее смерти.

– Где ты это взял? – спрашиваю я.

– Руэн сочинил для вас, потому что вы любите музыку. Попросил меня все записать и отдать вам в подарок.

– В подарок?

– Он сказал, что это всего лишь короткий отрывок. Я не могу записать всю симфонию. Пока не могу.

Голос Алекса не такой звонкий, как обычно, но звучит твердо, и создается впечатление, будто с нашей последней встречи он повзрослел на несколько лет. И, похоже, не очень-то ему и хотелось показывать мне то, что он написал. Я смотрю на лист с нотами. Алекс наклоняется вперед и встречается со мной взглядом.

– Вы спросите мою маму, – шепчет он, и у него округляются глаза. – Я не знаю, как играть музыку, не то чтобы ее сочинять. Не умею играть ни на каком инструменте. И как, по-вашему, я смог бы это написать?

Я прерываю нашу беседу на время его занятий со школьным учителем. Выбегаю из корпуса, набираю номер Майкла и оставляю сообщение с просьбой позвонить немедленно. Он должен знать о побеге Алекса.

– Почему Алекс принимает рисперидон? – удивляется Майкл. Тон агрессивный и одновременно озабоченный.

– Вы знаете, что вчера ночью он попытался сбежать?

– Разумеется, знаю, – рубит он. – Из больницы сразу же позвонили мне. Я тревожусь из-за того, что вы слишком уповаете на лекарства, Аня. Последнему из моих подопечных, кому прописывали рисперидон, было восемнадцать лет, и он…

– Состояние Алекса требует медикаментозного лечения! Синди, судя по всему, надолго задержится в психиатрическом отделении. Вы считаете, что нужно ждать неделю, прежде чем начать лечить сломанную ногу?

– Вам прекрасно известно, почему Синди не идет на поправку, – резко отвечает Майкл. – Процесс затормозился с той самой минуты, как она узнала, что лишена права принимать решения, связанные с Алексом.

«Это не моя вина», – подумала я, почувствовав себя виноватой. За последние три ночи я спала меньше девяти часов: из-за стресса и необходимости не запускать других своих пациентов. И сейчас я бы отдала все за ванну с горячей водой и удобную постель.