Королева в придачу - Симона Вилар

– У меня лошадь потеряла подкову, пришлось заехать в ближайшую кузню, – спокойно солгал он.

Придворный был очень бледен, лишь вскользь упомянул, что видел Мэри с её грумом Илайджей Одли возле пруда. Они кормили лебедей.

Генрих побагровел. Неужели эта девчонка не понимает, что позорит себя? Он с трудом сдержал гнев, увидев их приближающиеся по склону фигуры. Вокруг переглядывались. Ведь были и такие, кто мог поручиться, что сам-то Брэндон ещё недавно был третьим в этой компании, и видели, как он поскакал за её высочеством. Но Брэндон был в фаворе, к тому же Генрих безгранично верил ему и ни в чем не подозревал. Зато на смазливого, печального спутника сестры поглядел испепеляющим взглядом, но при послах не посмел им ничего высказывать, лишь коротко велел возвращаться.

Кони были утомлены гоном и шли шагом. Мэри молчала, грустно глядя на дорогу меж ушей своей лошади. Все, что сказал ей Брэндон, было ужасно. Их планы рухнули как карточный домик, когда пришло известие, что королева Шотландская Маргарита Тюдор обвенчалась с красивым молодым придворным Арчибальдом Дугласом, графом Ангусом.

– И вы ничего не посоветуете мне? – побелевшими губами тогда спросила Мэри.

– Будьте мужественной, принцесса, – печально сказал Брэндон. – Умейте проигрывать. И помните о своем долге.

Потом она долго кричала и плакала, ругая его за предательство. У неё началась истерика, и Брэндон, поняв, что не в его силах утешить ее, развернул лошадь и уехал. Успокаивать Мэри остался один Илайджа, тем самым навлекая на себя подозрение и гнев короля. Но юноша никогда не отличался умом, к тому же он был мечтателем, жившим грезами и сновидениями, а сегодня он стал свидетелем, как его любовь и мечта, Мэри Тюдор, кричала о своих чувствах, плакала и унижалась перед другим... Илайджа был настолько подавлен всем этим, что даже не обратил внимания на испепеляющие взгляды Генриха, стараясь почти машинально ехать поближе к Мэри, пока Нанетта Дакр не пожалела его, почти насильно уведя в конец кавалькады.

– Да вы совсем спятили, мистер Гусенок! Вам что, жизнь недорога, раз вы так раздражаете короля?

– Да, я хочу умереть, – ответил юноша бесцветным голосом.

Мисс Нанетта досадливо отстранила развеваемую ветром вуаль и, пожав плечами, постаралась занять свое место среди знатных особ. Сейчас это было не очень трудно, ибо они миновали лес и ехали по открытой местности вдоль глубокого извилистого оврага, на дне которого шумела по камням вода.

Генрих уже развеселился, хотел отвлечь гостей от печально поникшей молчаливой принцессы.

– Этот овраг называют Лощиной Брэндона, – рассказывал он, и даже шутливо стегнул Чарльза по отвороту ботфорта. – И знаете почему? Это было верхом безрассудства – но какова смелость! Сколько тебе тогда было лет, Чарльз? Лет восемнадцать, если не ошибаюсь. Знаете, что он учудил? Он побился об заклад с Эдвардом Говардом, что перескочит лощину на лошади. И что же вы думаете? Перескочил! Весь двор был свидетелем этого. Ты помнишь, Брэндон?

– Помню. Я был молод, горяч... и глуп.

– Но как смел! Ты тогда вмиг покорил наши с Мэри сердца, – смеялся король.

Французы не совсем поняли, о чем речь, а так как французский Генриха желал лучшего, то король попросил сестру перевести им.

– Боюсь, у меня это не получится, – вяло отметила Мэри.

– Разве? А вот герцог Лонгвиль утверждает, что вы уже довольно бегло разговариваешь на этом языке.

В это время сзади послышался шум, испуганные крики. Генрих оглянулся узнать, в чем дело.

– Он что, совсем спятил? – воскликнул король. Мэри тоже оглянулась. Глаза её расширились от ужаса.

Илайджа, отстав от кавалькады, теперь разгонял коня и, привстав на стременах, мчался к разверстой пасти оврага.

– Да остановите же его кто-нибудь! – воскликнула Мэри.

Брэндон первый опомнился, развернув коня. Но не успел. Илайджа пронесся мимо, как вихрь, стегнул лошадь...

Все ахнули, когда его конь с громким ржанием взмыл в воздух над пропастью... Казалось, он взлетел, и какое-то время парил над бездной. Потом его передние копыта коснулись противоположного края, а задние стали проваливаться, пока конь и передними не сорвался с обрыва, и оба – и животное и всадник – рухнули вниз. Крик Илайджи слился с испуганным ржанием коня, заглушенный грохотом падения и воплями зрителей.

Мэри и не заметила, когда соскочила с лошади и кинулась к краю обрыва. Они лежали в ручье среди каменистых обломков: лошадь была жива, жалобно ржала и билась. Илайджа лежал под ней, и голова его то появлялась на поверхности ручья, то вновь уходила под воду.

Какие-то люди – Брэндон, Лонгвиль, Норрис и даже бывший в свите Брэндона Гэмфри Вингфильд, стали спускаться по глинистым склонам обрыва. Мэри, едва ли отдавая себе отчет в том, что делает, последовала за ними. Она путалась в юбках, цеплялась за кусты, падала. Откуда-то сверху доносился властный голос брата, приказывавший ей вернуться, но она не слышала его.

Первым внизу оказался Брэндон, за ним Гэмфри. Гэмфри кинулся к другу, пытаясь вытащить его из-под лошади, но не мог. Брэндон, поняв, что у лошади переломлен хребет и она только мучается, резким взмахом ножа перерезал ей горло, прекратив мучения несчастного животного. Только теперь, когда лошадь перестала биться, им удалось приподнять её и вытащить юношу.

– Господи, Боже мой! – только и выдохнул Брэндон, видя, как неестественно выгнуто тело Илайджи, как изломаны руки и ноги. Но он был ещё жив, даже тихо стонал. Лицо его стало каким-то серым, но глаза юноши были открыты.

– Гусенок, дружище, – поднял его голову Гэмфри. – Ты слышишь меня?

Он говорил с саффолкским акцентом, и Илайджа наконец сфокусировал на нем внимание.

– Гэмфри... маме не говори...

Через ручей, разбрызгивая воду, бежала принцесса. Она рухнула рядом на камни.

– О, Илайджа... мой дорогой Илайджа! Его глаза стали вдруг яркими, засияли.

– Моя принцесса! Вы все же обратили на меня внимание... как на Брэндона.

– О, что ты говоришь, мой дурачок...

– Я не дурачок. Я люблю вас. Любил... А для вас существовал лишь он...

Юноша хотел ещё что-то сказать, но кровь хлынула у него ртом, он забился в судорогах, и его расширенные глаза застыли, стали стекленеть. Мэри зарыдала. Брэндон заставил её встать.

– Возьмите себя в руки, принцесса. На вас смотрят. Ради меня, дорогая моя, – добавил он тихо.

Мэри сама не знала, почему так плачет. Она ведь почти не замечала Илайджу, но сейчас... Не только потому, что она воочию увидела вблизи смерть, не потому, что помимо воли стала причиной этой смерти, но и потому, что её охватило чувство того, что со смертью Илайджи из её жизни ушло нечто, не касавшееся её положения принцессы, что теперь судьба её решена, и её надеждам, как и наивному Илайдже, не перелететь через ту пропасть, что отделяет её от обычной жизни – от мечты, любви, счастья.