Сценарий - Генри Сирил

В ту секунду, как я вспомнил ее, десятки чувств острыми иглами вонзились в меня одновременно.

Вина: боже, почему я не сумел уберечь ее?!

Ненависть: проклятая психопатка, гореть тебе в аду за твое безумие!

Отчаяние: как мне теперь жить? Как вернуть те крохи успокоения, что сумел собрать за двадцать лет скитаний?

Любовь…

Дора. Даша. Дашенька. Моя маленькая сестренка. Ты верила мне. Видела во мне отца, видела во мне мать; друга. Я должен был быть тебе опорой и защитой. Но я не справился.

Ты – все, что у меня было. За тебя я мог убить.

И убил.

И теперь я помню это.

Сожалею?

О небеса, я отправлюсь гореть в ад за содеянное, но улыбка не сойдет с губ, даже когда раскаленное масло в котлах поглотит меня! Я жалею только об одном. Я жалею, что Софи Гаррет, это исчадье преисподней, умерла так скоро!

Эндрю Гудман не был святым. Я – не был святым. Злоба и жестокость заглушили все прочие чувства, превратив в своего раба; они вложили в мои ладони хрупкую голову девочки-подростка и приказали размозжить ее о блок цилиндров; они приказали душить. И я душил. Пока не услышал хруст позвонков; пока Софи не перестала трепыхаться, пока не обмякло ее тело, пока не закатились глаза, но и потом я продолжал сдавливать пальцы на ее шее, и лишь когда пальцы стали неметь от напряжения, я остановился.

Гаррет называл меня детоубийцей.

Это не так. Клянусь богом, я не ищу себе оправданий, но это не так.

Я убил не ребенка. Я убил даже не человека. Это был зверь в детском обличии. И с каждой прочитанной страницей ее дневника я убеждался в этом все сильнее.

Дневник – вот что я носил с собой в старом походном рюкзаке. О нем говорил наркоман Стэнли, приняв за книгу. Я поднял его после того, как все было кончено. Не помню, зачем это сделал, зачем взял его и сунул в рюкзак. Возможно, я не буду знать ответ на этот вопрос, даже когда память восстановится полностью. Потому что ответа нет. И когда не останется черных пятен, скрывающих мое прошлое, у меня будут лишь предположения. Возможно, в ту минуту я решил, что это дневник моей сестры; возможно, я знал, что он принадлежал Софи, и мне хотелось выяснить, что заставило ее совершить убийство маленькой, ни в чем не повинной девочки. А прочитав его, я понял, что убил чудовище. И, возможно, только поэтому не сошел с ума, как Колин Гаррет. И Эйлин шла со мной рядом, и не видел я в ее глазах осуждения, а лишь сочувствие – только поэтому.

Потому что я не детоубийца.

И я не нуждаюсь в жалком «состоянии аффекта», этом спасении для людей, чьи руки в крови невинных. Я не сожалею и не раскаиваюсь.

Нет, Эндрю Гудман не был детоубийцей. Он избавил мир от настоящего монстра.

Я избавил мир от монстра. От кровожадного существа в теле молоденькой девушки, убивающего детей ради удовольствия.

Ламия.

Скольких я спас, оборвав ее жизнь? Но не Дору. И с этим мне жить.

Мы шли пешком, оставив машину в начале квартала. Мне нужно было собраться с духом перед встречей с приемными родителями. Я виноват и перед ними. Я сбежал, как самый последний трус, оставив с их горем. Нет, приумножив его, ведь когда я сбежал, они потеряли обоих детей. Но тогда я не думал об этом.

Я бежал; бежал не оглядываясь, со всех ног, словно надеясь догнать упущенное время и обратить его вспять, хотя бы на несколько мгновений. Ведь я был там, возле проклятого ангара! Опоздал на жалкие секунды. И все-таки опоздал, и время мне не повернуть назад.

Память возвращалась вспышками, как к герою фильма «Эффект бабочки».

Я в Бостоне. Со мной какие-то люди. Да, их я помню. Одного звали Чизкейк. Это вроде бы такой пирог? Неважно. Он продал мне поддельные права на имя Питера Ламберта.

И снова перед глазами вырастает старый ангар, голубовато-серый из-за сгущающихся сумерек. И Софи. Она стоит неподвижно перед телом Доры. Она смотрит. Она наслаждается содеянным, запоминает все в мельчайших деталях, чтобы позже, придя домой, занести в блокнот. Вопль вырывается из моей груди, когда я оказываюсь рядом с ними. Лицо Доры изуродовано. С высоты ангара она упала на груду металлического хлама. Все это я узнаю, прочитав дневник.

Вспышка.

Денвер.

Я работаю грузчиком на складе бытовой химии. В свободное время разглядываю стеллаж с коробками, на которых написано «Клорокс компани». В их средстве для ванн огромное содержание хлорки. Пары глотков будет вполне достаточно.

Я возле ангара, над телом сестры. Софи не пытается убежать. Она не в силах этого сделать, охваченная наивысшим наслаждением, какое доставляет ей созерцание моих страданий. И тогда я ее убиваю.

На мне перчатки. Откуда? Впрочем, да, ведь я подрабатывал садовником в семье Гарретов. Выращивал розы. Ухаживать за цветами я научился в детском доме. Цветы в горшках давали бутоны, и, глядя на них, я переставал замечать уродства мира вокруг. Но это уже домыслы; полет разбушевавшейся мысли, получившей в свое распоряжение доступ к воспоминаниям. Может быть, у меня просто был дар? Дар выращивать цветы? Какое это имеет значение? Зачем я думаю об этом?

– Эйлин, – сказал я негромко.

– Да?

– Я не помню.

– Что не помнишь?

– Я не помню, как оказался возле ангара. Откуда я знал, что Дора и Софи там?

– Дай себе время. Память восстановится. Теперь я в этом уверена.

– Да, восстановится.

Мимо пронесся мальчик на велосипеде. Он так пристально смотрел на меня (я нес кепку в руке, подставив мятый череп лучам солнца), что чуть не врезался в припаркованный минивэн у обочины.

– Эйлин.

– Что?

– Спасибо тебе.

– Перестань.

– Нет, не перестану. Спасибо тебе за все.

– Какой же ты все-таки… малыш.

Я улыбнулся.

– Пожалуй, стоит надеть бейсболку, пока какой-нибудь школьник не убился.

И я надел. А Эйлин заботливо поправила ее. И я поцеловал ее в щеку. И обоим стало неловко, словно первоклассникам, обменявшимся открытками на День святого Валентина.

– Пришли. – Я остановился у одного из домов.

Одноэтажный белый дом. Мой дом.

Калитка оказалась незапертой, и мы вошли на участок. Остановились у двери. Эйлин взяла меня за руку и крепко сжала.

– Ну что ж. – Я невесело усмехнулся. – Если они решат выставить меня вон, я пойму.

Звонка не было (его никогда не было, я помнил), и тогда я постучал.

Послышался звук цепочки, и в просвете двери я увидел девочку лет семи.

– Здравствуйте, – сказала она.