Тайная Миссия - Уильям Хорвуд

и улеглись: Пенниворт — возле сестры, Спиндл — рядом с Триффаном, а также оба стражника — каждый на своем посту.

— Теперь я сам буду нести караул! — нарочито сурово произнес Маррам.

Однако его никто не услышал: один за другим они уже погрузились в глубокий, здоровый сон. Его голос глухо прозвучал в тесной норе. В ней по-прежнему было неуютно и грязно, но она больше не казалась унылой.

Сон объял место, где было совершено в первый раз Семеричное Действо. Он сморил наконец и стража Маррама: тот даже не заметил, как в отверстии тоннеля снова появилась Сликит. Она долго стояла, всматриваясь в глубину норы, при этом ее взгляд дольше всего задержался на Триффане. Не слышал Маррам и того, как она наконец удалилась потихоньку, словно считала богохульством нарушить царивший здесь покой, причем богохульством по отношению к чему-то более значительному, чем благословенное Слово, в которое ее приучили слепо верить.

А может, в тот день ей довелось услышать звуки Безмолвия, и она испытала страх и робость, справиться с которыми ей не могла помочь вера в Слово?

Глава одиннадцатая

Триффан проснулся, когда в тоннеле, выходящем на поверхность, уже брезжил рассвет. Остальные пленники еще крепко спали — их тела своей неподвижностью и бесформенными сочетаниями напоминали бугорки земли в туманное утро. Правда, полусонный Маррам уже неторопливо приводил себя в порядок.

Пенниворт прикорнул в самом темном уголке; Спиндл лежал рядом с Тайм, вытянув лапы в ее сторону, а ее голова покоилась на его боку.

Триффан удовлетворенно поглядывал на них, думая о том, как все-таки хорошо, когда ты не один, и радуясь за Спиндла: бедный служка в Священных Норах прошел тяжкое испытание одиночеством.

Триффан искренне считал, что, поскольку он писец, которому к тому же предстоит вести за собой других, то времяпрепровождение обычного крота не для него: он не вправе обзаводиться подругой... как, к примеру, может однажды поступить Спиндл.

Тайм повернулась, застонала во сне и более удобно пристроила голову на бок Спиндла; тот успокаивающе погладил ее и сонно вздохнул.

Триффан вдруг ощутил, как сердце его непроизвольно сжалось от горечи. В эту минуту он понял всю меру одиночества, на которое обречен истинный писец, и невольно вздрогнул всем телом. Он беспокойно огляделся: может, это просто утренний холодок добрался до него? Но нет: это было нечто совсем иное. Ему вспомнилось замечание Босвелла. Тот как-то объяснял, что в действительности писцы одиноки не более, чем остальные: перед Камнем каждый одинок. Просто писцы отказываются от жизненных соблазнов и таким образом сами обрекают себя на одиночество.

Он понимал, что добровольно выбрал себе именно эту судьбу. Вспомнил, как еще очень давно, в Данктонском Лесу, когда вокруг него резвились сверстники, он вдруг ощутил, что перестал быть ребенком. Тогда он оставил поселение и ушел за луга, где находились временные норы. Триффан стал жить там, вслушиваясь в звуки ночи и следя за сменой красок дня. Родителей это неприятно удивило: его любили, в нем нуждались, а он без всякого объяснения покинул их. Когда через несколько кротовьих лет он вернулся, то обнаружил, что товарищи его детских игр уже остепенились и разбрелись кто куда. Триффан отыскал дорогу к Данктонскому Камню, где в первый раз и встретился с Босвеллом. Для него эта встреча стала началом новой жизни.

Лежа сейчас в баклендской норе среди своих крепко спящих спутников, Триффан внезапно подумал, что в жизни крота безопасность и риск всегда идут рука об руку. Однако право последнего выбора принадлежит, как правило, ему самому, за исключением одного случая — появления на свет.

«Как странно! — размышлял Триффан. — Всего минуту назад я вспомнил свою первую встречу с Босвеллом и подумал, что именно с того момента началась моя настоящая жизнь. Но разве не появление на свет положило ей начало? А может, она начинается именно теперь, когда путешествие с Босвеллом уже позади и период обучения закончен? Мне предстоит новая деятельность, и, хотя рядом со мною Спиндл, я совсем один. Быть может, боязнь риска на самом деле не более как страх перед одиночеством, с которым всегда связаны крутые перемены в судьбе?»

Триффан снова взглянул на Спиндла и Тайм, которые сладко спали в объятиях друг друга. Ему вспомнился недавний разговор со Спиндлом о потребности в подруге для каждого взрослого крота, и он задумался о собственном, казалось бы, само собой разумеющемся решении — навсегда оставаться бобылем. Спиндл вроде как решил последовать его примеру. И между тем... Триффан грустно усмехнулся: что ж, одно дело — быть писцом, и совсем другое — когда ты свободен от обетов... Он вздохнул, и снова одиночество овладело им. Пожалуй, с желанием обзавестись подругой оно было связано менее всего. Это было одиночество того свойства, которое ощущает каждый крот перед Безмолвием Камня, когда приходит к решению не убегать от него.

«Хорошо, пусть так, — рассуждал сам с собою Триффан, — но разве не могу я встретить другого, такого же, как я, или другую, чтобы она встала возле меня у Камня, гам, у порога Безмолвия? Неужели не вправе я надеяться, что Камень пошлет мне это утешение? Неужели это невозможно? Если писец найдет себе такую подругу по сердцу, то почему бы Камню не позволить им любить друг друга?»

В обете, который он произносил вслед за Босвеллом в Аффингтоне, безбрачие не упоминалось, хотя сам Босвелл, как и все известные ему писцы, придерживался этого ограничения. После некоторого размышления Триффан решил для себя, что если когда-нибудь он встретит подобную подругу, то... он поступит так же, как все кроты. У него сразу отлегло от сердца. «Правда, для этого она должна быть...» Тут он одернул себя: ему ли ставить какие-то условия? На все воля Камня. Это ему решать. Она будет такая, какую ниспошлет ему Камень, а покуда... покуда от него требуется неустанно бороться с препятствиями и стремиться вместе со Спиндлом к выполнению таинственной миссии, суть которой им не вполне ясна, помимо того что она должна подготовить всех кротов к восприятию Безмолвия.

Что же до новых периодов жизни, то Босвелл оказался прав, когда говорил, что это происходит каждый день, буквально всякую минуту. Однако лично для него настоящая жизнь все же началась с того первого момента, когда он осознал, что лежит в теплых материнских объятиях. И недавно, когда он смотрел на Алдера, и сейчас, глядя на Спиндла, он испытывал к ним то тепло, каким одарили его