Психология обмана. Как, почему и зачем лгут даже честные люди - Чарльз Форд

Жертва насилия

Сорокадевятилетняя замужняя женщина, заявившая, что ее изнасиловали в примерочной известного в стране торгового центра, добилась известности и всеобщего сочувствия (Джонс, 1993). Она вышла из примерочной полураздетая и растрепанная. Экспертиза зафиксировала механические повреждения и следы семенной жидкости на одежде. Торговый центр, который раскритиковали за недостаточный уровень безопасности, назначил вознаграждение за информацию, которая приведет к поимке преступника. Полицейское управление попросило содействия широкой общественности. На самом деле ее не насиловали. Тщательное расследование показало, что женщина сама нанесла себе раны магнитофонной лентой и испачкала одежду семенной жидкостью собственного мужа. Ни торговый центр, ни полицейское управление не выдвинули против нее никаких обвинений и сохранили в тайне имя лжежертвы.

Ложные обвинения — устойчивая форма лжи, один из самых агрессивных типов вербальных нападок. Ложные обвинения в насилии, пожалуй, самая распространенная форма этого вида лжи. Сейчас общественное внимание приковано к сексуальному насилию, и выдвинуто огромное количество обвинений в этом преступлении. Многие из них правдивы, но некоторые ложны (Матас и Мариот, 1987). Это не современная тенденция; у Хили и Хили (1915) в классической работе, опубликованной 80 лет назад, есть достаточно примеров ложных обвинений в сексуальном насилии и нападениях.

Один из мотивов ложного обвинения в нападении — желание отомстить мужчине за его проступки. Эта очевидная мотивация, однако, встречается не так часто и не так важна, как внутрипсихические потребности «жертвы». Обвинение может быть проекцией злости и агрессии женщины на окружающих, страдающей от внутреннего расстройства и собственной противоречивой сексуальности (Снайдер, 1986). Другая причина — потребность играть роль жертвы. Здесь обвиняемый в преступлении лишь вспомогательное средство. Как жертва, женщина оказывается в центре внимания, интереса, получает всеобщее сочувствие и заботу. Такие обвинители схожи с пациентами, страдающими от симулятивных расстройств (см. главу 8). Как и эти пациенты, большинство женщин, заявляющих о фальшивом изнасиловании, имеют признаки гистрионического и пограничного личностных расстройств.

Антоним ложных обвинений — ложные признания в преступлениях, которых не совершали.

Повешенный лжец

Тимоти Эванс был удостоен королевского помилования, но это произошло лишь через несколько лет после того, как он был повешен в 1950 году за убийство, которого не совершал (Шеррок и Крессвил, 1989). Сначала Эванс добровольно пришел в полицейский участок и признался, что убил свою жену и дочь. Потом он сделал ряд противоречивых признаний, от которых позднее отказался. Суд вынес обвинительный приговор на основе первоначального признания, которое (т. к. он был известным лжецом), по мнению суда, выглядело более весомым, чем позднейший отказ от него. Мать отзывалась о нем как о человеке с живым воображением и об «ужасном вруне». Следует отметить, что уровень образованности у него был ниже среднего, он едва умел читать.

Можно обнаружить сходства между Эвансом и другим англичанином, который давал ложные признания в убийстве. Он называл себя «лордом А., пятым маркизом бас» (несуществующий титул) и разными способами демонстрировал фантастическую псевдологию (этот феномен рассмотрен в главах 2 и 7). Его случай изучали Шеррок и Крессвелл (1989). Лорд А. имел некоторый уровень образования, но страдал от дислексии и неспецифических неврологических дисфункций. Также выяснилось, что он экстраверт, легко поддается внушению и внешнему давлению.

Доктор Гисли Гаджонссон из Лондона изучил многих пациентов, которые оговаривали себя. По данным судебной экспертизы, они отличались низким уровнем образованности, легкой внушаемостью и податливостью (Гаджонссон, 1990). Необходимо внимательно оценивать каждое признание и средства, которыми оно получено. Среди факторов, оказывающих влияние на человека и заставляющих его делать ложные признания, выделяются: продолжительное время, проведенное в заключении, без возможности общения с адвокатами, друзьями и родными; отсутствие контроля над обстановкой; подчинение влиятельной законной власти; недостаточное питание и сон; ужас, внушаемый офицерами полиции; страх за собственную безопасность (Гаджонссон и Маккейт, 1988). Эти факторы соответствуют техникам реформирования мышления, применяемым для получения ложных признаний от политических заключенных.

Офицеры правоохранительных органов хорошо знакомы с феноменом спонтанно рождающихся ложных признаний, которые сопровождают каждое громкое преступление. Причины в потребности привлечь к себе внимание (при этом человек не думает о средствах его достижения) или невозможности отделить действительность от вымысла. Особенно когда человека мучает чувство вины.

Два честных свидетеля могут давать диаметрально противоположные показания в зале суда. При этом каждый верит, что он говорит правду, а второй лжет. К сожалению, многие невиновные люди несправедливо обвинены, приговорены к тюремному заключению и даже к смертной казни на основе ложных свидетельских показаний (Лофтус и Кетчам, 1991). Понимание податливости памяти помогает разобраться в том, как разные люди воспринимают и запоминают одно и то же событие, и как посторонний человек манипулирует воспоминанием о событии, используя внушение.

Наводящие вопросы дознавателей, офицеров полиции, прокуроров и даже психиатров способны значительно и навсегда изменить чужие воспоминания. Лофтус и Пальмер (1974) доказали, что, переформулируя вопрос, можно редактировать воспоминания человека о событии. Опытной группе продемонстрировали видеокассету с записью автомобильной аварии с участием двух машин. Участников эксперимента попросили приблизительно оценить скорость движения автомобилей. Когда вопрос звучал как: «Насколько быстро двигались машины перед жуткой аварией?» — называли значительно бо́льшие скорости, чем когда вопрос формулировался как: «Насколько быстро двигались автомобили перед столкновением?». Через неделю тех же людей спросили, заметили ли они разбитое стекло после аварии (его на кассете было не было видно). Те, кого спрашивали о страшной катастрофе, в основном отвечали «да», в отличие от тех, кого спрашивали о столкновении (Лофтус, 1975). Таким образом, формулировка изначального простого вопроса внесла изменения в воспоминания. Даже незначительные различия в вопросах приводили к совершенно иным ответам. Те, у кого спрашивали: «А вы увидели на записи разбитую фару?», чаще отвечали «да», чем те, кого спрашивали: «Вы видели на записи разбитые фары?» (Лофтус и Занни, 1975).

На основе своего эксперимента Лофтус решила (и мы частично согласны с ней), что в зависимости от того, как полиция допрашивает свидетелей, как их готовят адвокаты и как определяют их позицию, варьируются их показания. Чужие мысли становятся частью его собственных воспоминаний и показаний под присягой.

Разгораются ожесточенные споры по поводу достоверности детских воспоминаний и способности детей к точным свидетельским показаниям в суде. Различные исследования, в том числе работы Сеси и коллег (1987) и Тейт и коллег (1992), указывают на то, что маленькие дети в возрасте 3–4 лет «врут» и «неверно запоминают факты». Особенно часто они делают это под влиянием знакомого им должностного лица. Сеси и коллеги доказали, что «внушения после события могут изменять воспоминания».