Дюма - Максим Чертанов

Что за дикая фантазия, скажет читатель и ошибется: Дюма добросовестно следовал источнику — книге дипломата Дюпре де Сен-Мора «Отшельник в России» (1829). Было ли это на самом деле? Видимо да, только относили историю к царствованиям разных монархов. В «Русском архиве» за 1891 год опубликован рассказ А. Корсунова «Трагический случай прошлого века»: автор со слов своего отца поведал, как данное преступление совершила дочь генерала Черткова в эпоху Екатерины II; на этот сюжет написана повесть графа Салияса «Бригадирская внучка». В том же «Русском архиве» в 1892-м — статья Д. Ильченко: «Лет 20 тому назад мы слышали этот рассказ от одной дряхлой старухи К. М. Тимофеевой, которая передавала подробно обстоятельства этого события тоже со слов отца своего, бывшаго помещика Полтавской губернии, служившаго под начальством генерала, в семействе котораго случилось это несчастие… событие, по словам ея, имело место в царствование императора Павла». Ильченко упоминает Дюма и замечает, что тот точно воспроизвел рассказ Тимофеевой, от которой, вероятно, и слышал его Сен-Мор. Дюма придумал лишь диалоги, но и то строго следуя Сен-Мору, который писал про «офранцуживание» русских.

Интерес его к России подогрели несколько человек. Первый — учитель фехтования Огюстен Франсуа Гризье (1791–1865). В 1814–1815 годах он служил в Национальной гвардии, в период Ста дней сражался за Наполеона, потом преподавал фехтование во Франции и Бельгии, в 1819-м уехал в Россию, где жил до 1829-го: по распоряжению великого князя Константина получил должность преподавателя фехтования с чином капитана в Главном военно-инженерном училище, обучал, в частности, декабристов И. А. Анненкова, А. Н. Муравьева, С. П. Трубецкого, был, как считается, знаком с Пушкиным. Возвратился домой, открыл фехтовальную школу, написал книгу «Фехтование и дуэль» (посвятив ее Николаю I) и был популярен в Париже: спортсмен, интеллектуал, либерал — редкое сочетание.

Второй — Шарль Дюран, с которым Дюма теперь виделся регулярно: тот в июне 1839 года перебрался в Париж и основал (с помощью Дюма, водившего его по инстанциям) бонапартистскую газету «Капитолий». Дюран продолжал деятельность, начатую в Бельгии: пытался склонить общественное мнение в пользу России. Отношения между двумя странами были плохи с наполеоновских времен и еще ухудшились после подавления Польского восстания; французы также считали, что Россия хочет отнять у них Константинополь. Дюран уверял Россию, что неприязнь идет на убыль, французы потеряли интерес к Польше и верят в миролюбие Николая. (Его газета была единственной, которая так считала, — он обманывал своих хозяев.) 12 мая 1839 года, в день, когда было подавлено восстание «Времен года», он писал министру просвещения Уварову: «Теории легитимистов забыты; республиканские павианы укрощены… интересы перестают мало-помалу называться мнениями, и все разумные люди превратились в людей деловых… Одним из сюрпризов, наиболее приятных для меня, было видеть, что смешное предубеждение, существовавшее во Франции против того, кто является самым священным в Вашей стране и в Ваших сердцах, если и не вполне уничтожено, то, во всяком случае, в большей мере изжито. Газеты не смеют еще отречься от предубеждения, но у людей уже почти у всех открылись глаза не столько на политику, сколько на личность Вашего великого императора…» Король, писал Дюран, «всегда сожалеет о том, что не может открыто действовать для России» и либеральные журналисты признаются, «что до сих пор очень плохо знали личность Императора». Это надо использовать.

Он напоминал, как в 1836 году в Петербурге принимали французского художника Верне и наградили орденом Станислава 3-й степени, уверял, что богема Парижа мечтает о подобном счастье, и надо бы повторить это с писателем. Каким? «Со старой литературой покончено. В новой подымаются два замечательных человека: Гюго, великий поэт и, по моему мнению, посредственный драматург, и Дюма (Александр) — самая плодовитая драматургическая голова нашего времени, хотя как поэт он уступает Ламартину и Гюго». Дюран сообщал, что Дюма «жаждет низложить к стопам Императора» пьесу «Алхимик» и что это, разумеется, не его, Дюрана, инициатива, а Дюма сам додумался. «Я, радуясь, что французское образованное общество идет по пути, который я имел честь первый указать всем благомыслящим, посмел обещать Александру Дюма адресовать его манускрипт лично Вам, так как близко знаю Ваш благородный характер и высокую просвещенность… Вполне возможно, что Его Величество сочтет своим долгом ответить на почтительное подношение Александра Дюма почетным знаком своего императорского благоволения. В таком случае, Ваше Превосходительство, для того, чтобы нанести парижским полякам удар сокрушительный и необходимый, не было ли бы уместно посоветовать Его Величеству пожаловать орден св. Станислава 2-й степени?» Надо полагать, Дюма, в свою очередь, было сказано, что в России только о нем и думают, а царь обожает французское искусство, целыми днями обласкивает художников и без его пьесы жить не может.

Дюма приготовил экземпляр «Алхимика» и письмо: «Не только к самодержавному властителю великой империи осмеливаюсь я обратить дань своего благоговения, но и к наиболее просвещенному монарху-цивилизатору… Государь, в наш век, столь материалистический, поэт и артист спрашивают себя: остался ли еще на свете хотя бы один покровитель искусства, который воздал бы должное их славному и бескорыстному служению? — и с удивлением и восхищением узнают, что божественному провидению угодно было именно на престол великой империи Севера поместить гения, способного их понять и достойного быть ими понятым. Государь, я позволяю себе с благоговением, в надежде, что мое имя ему небезызвестно, поднести в виде дара мою собственноручную рукопись Его Величеству Императору Всея России. И когда я писал ее, то был воодушевлен надеждой, что император Николай, покровитель науки и литературы, не посмотрит с безразличием на писателя Запада, записавшегося в число первых, наиболее искренних его почитателей». По указанию Дюрана он написал и Уварову: «На мои вопросы г. Дюрану о способе, которым лучше всего можно было бы довести до Его Величества мое подношение, он указал мне на Ваше Превосходительство… Я опускаю из скромности, которая мне, однако, дорого стоит, те подробности, которые дал мне г. Дюран относительно Вашего Превосходительства, как о Вашем покровительстве искусству, так и о Ваших великих трудах и, наконец, об ответственном политическом посте, который занимает министр народного просвещения в великой империи, где литература и наука так прекрасно направлены на путь прогресса…» И подписался с намеком: «Кавалер орденов Бельгийского льва, Почетного легиона, Изабеллы католической».

Дюран и сам писал Уварову, прося лично быть цензором «Алхимика», организовал пересылку рукописи; в начале июня 1839 года пьеса добралась до Петербурга. 8 июня Уваров представил рукопись Николаю с сопроводительным письмом: «Если бы Вашему Величеству угодно было, милостиво приняв этот знак благоговения иноземного писателя к августейшему лицу Вашего Величества, поощрить в этом случае направление, принимаемое к лучшему узнанию России и ее Государя, то я со своей стороны полагал бы вознаградить Александра Дюма пожалованием ордена св. Станислава 3-й степени. (Дюран-то просил 2-ю. — М. Ч.) Почетное место, занимаемое им в ряду новейших писателей Франции, может дать Дюма некоторое право на столь отличный знак внимания Вашего Величества…» Но царь написал на докладе Уварова: «Довольно будет перстня с вензелем». Почему? Во-первых, сама рекомендация Дюрана была не на пользу Дюма: Бенкендорф знал, что шпион — бонапартист и не вполне надежен. Во-вторых, Уваров почему-то забыл, что Николай не любил французских пьес. (Из записок А. М. Каратыгиной: «Государь вообще не любил переводных драм и бывал доволен, когда мы брали в бенефисы свои оригинальные произведения».) Третий промах, который допустил Дюран (и Уваров почему-то тоже): Дюма в России считался неблагонадежным, и его хвалили «не те» люди. Одним из первых его переводчиков (в 1830-х годах его тексты печатались в «Телескопе», «Библиотеке для чтения», «Отечественных записках») был Белинский; в рецензии на книгу «Современные повести модных писателей» он отмечал: «Выбор пиес не слишком строг, ибо только первая повесть „Маскарад“, которая в кратком, молниеносном очерке заключает глубокую поэтическую мысль и живую картину человеческого сердца и носит в себе яркую печать мощного и энергического таланта знаменитого Александра Дюма, достойна особенно внимания». Герцен в 1836-м писал невесте из ссылки: «Попроси, чтоб тебе достали 16 № „Телескопа“, прочти там повесть „Красная роза“ („Бланш“. — М. Ч.); ты найдешь в Бианке знакомое, родное твоей душе».