След хищника. Осколки - Дик Фрэнсис

— Мы отвезем его прямо к матери, — сказал я. — Она вызовет собственного врача, который знает мальчика.

— Но...

— Никаких «но», — сказал я. — Вот чего уж ему точно не нужно, так это полицейского участка с ярким светом, громкими голосами и разномастными чиновниками. Сделка есть сделка, мы получили мальчика, вы получили похитителей. Вы также получите освещение в прессе, если не возражаете. Мы хотим, чтобы мы двое и «Либерти Маркет» полностью оставались в стороне. Мы полезны, лишь когда неизвестны и публике и, в особенности, возможным похитителям.

— Ладно, парень, — сдался он, отечески выслушав меня. — Я сделку не нарушу. Куда мы идем?

Тони дал ему координаты.

— Я оставил там жестянку со слезоточивым газом, — весело сказал он.

— В качестве меры предосторожности, но мне она не понадобилась. На ней таймер. — Он посмотрел на часы. — Через семь минут сработает. Ее хватит на то, чтобы более-менее заполнить газом весь дом, так что, если вы подождете еще пять-десять минут, получите хорошенькую легкую добычу. Дышать-то они смогут, а вот из глаз у них потечет... если они, конечно, еще не вылезли из дому.

Иглер с загадочным видом слушал, не выказывая ни недовольства, ни одобрения.

— Малыш был на верхнем этаже, — сказал Тони. — На нем была какая-то сбруя вроде тех, что используют в лодках. Он был таким образом привязан к кровати. Я ее разрезал, но она все еще на нем. Еще там подняты половицы. Так что присмотрите, чтобы ваши ребята не провалились в дыру. Бог знает, куда их понесет. — Он порылся в машине и вынул из «бардачка» пять кассет. — Это любопытно послушать. Вы проиграете их вашим приятелям, когда засадите их в каталажку. Вряд ли кто объяснит вам, откуда они взялись. Подслушивать чужие разговоры — это не по-джентельменски. Мы с Эндрю никогда прежде этих записей не видели.

Иглер взял пленки со слегка обалделым видом.

— Вот и все, — сказал Тони. — Доброй охоты.

Он сел за руль. Прежде чем последовать за ним, я сказал Иглеру:

— Их главарь должен подъехать к ним завтра-послезавтра. Я не думаю, что он появится, но он может позвонить... если новости не станут известны слишком рано.

Иглер наклонился, пока я заползал на заднее сиденье.

— Спасибо, ребята.

— И вам тоже, — ответил я. — Вы — лучший полицейский.

Тони завел машину, махнул Иглеру, закрывавшему заднюю дверь, и мы без хлопот выехали на дорогу в направлении от дома бандитов, ради безопасности соблюдая правила.

— Ой-ой, — сказал миль через пять, слегка отойдя, Тони. — Недурное освобождение, хотя я сам это говорю.

— Просто фантастика, — ответил я, — и если ты еще пару раз повернешь на такой скорости, Доминик полетит с сиденья.

Тони глянул назад, где я неуклюже забился в угол, чтобы дать Доминику вытянуться, и решил остановиться, чтобы кое-что довести до ума — то есть окончательно смыть с наших лиц черную краску и хорошенько упрятать снаряжение Тони в багажник. Когда мы снова тронулись, я взял Доминика на колени, положил его голову себе на плечо. Он слабо схватился за смешного медвежонка, которого я захватил из его чемоданчика.

Он время от времени закрывал и открывал глаза, но, даже когда стало ясно, что эфир выветрился из его головы полностью, он так и не проснулся.

Некоторое время я думал, что ему дали снотворное, как Алисии, но потом решил, что это просто потому, что его, маленького, подняли среди ночи. К концу нашего путешествия он вдруг широко открыл глаза и уставился на меня.

— Привет, Доминик, — сказал я.

Тони оглянулся.

— Проснулся?

— Да.

— Хорошо.

Я понял так, что это «хорошо» относилось к тому, что пациент пережил анестезию. Доминик медленно перевел взгляд на Тони, а потом снова на меня.

— Мы везем тебя к матери, — сказал я.

— Скажи лучше мамочке, — сухо посоветовал Тони.

— Мы везем тебя к твоей маме.

Доминик не сводил с меня немигающего взгляда.

— Мы едем домой, — сказал я. — Вот твой медвежонок. Скоро ты увидишь маму.

Доминик никак не реагировал. Просто продолжал смотреть на меня своими большими глазами.

— Ты в безопасности. Никто тебя не обидит. Мы везем тебя к маме.

Доминик продолжают смотреть.

— Разговорчивый малыш, — заметил Тони.

— Он до смерти перепуган.

— Да. Бедный сосунок.

Доминик по-прежнему был в красных плавочках, в которых его украли.

Бандиты одели его еще в голубой свитерок, явно слишком большой для него, но не дали ему ни носков, ни тапочек. Когда я вынул его из сумки, он был холодным, но в коврике его тельце согрелось настолько, что я уже ощущал его тепло.

— Мы везем тебя домой, — снова повторил я. Он не ответил мне, но минут пять спустя сел у меня на коленях и выглянул в окно машины. Затем снова посмотрел на меня и медленно улегся, как прежде, у меня на руках.

— Мы почти на месте, — сказал Тони. — Что будем делать? Сейчас всего четыре утра. Она же на фиг в обморок хлопнется, если мы ошарашим ее в такое время.

— Может, она и не спит, — сказал я.

— Да, — согласился он. — Тревожится о ребенке. Может, и вправду не спит. Вот мы и приехали.

Он свернул в ворота Неррити, колеса скрипнули по гравию. Мы остановились прямо перед передней дверью, вышли и позвонили.

Наверху загорелся свет, и спустя довольно много времени дверь приоткрылась — на четыре дюйма цепочки.

— Кто там? — раздался голос Джона Неррити. — Какого черта вам нужно в такое время?

Тони подошел поближе, на свет, падающий из приоткрытой двери.

— Это Тони Вэйн.

— Уходите, — прорычал Неррити. — Я же говорил вам...

— Мы привезли вашего ребенка, — без обиняков сказал Тони. — Он вам нужен?

— Что?

— Доминик, — с насмешливым спокойствием ответил Тони. — Ваш сын.

— Я...я... — закудахтал он.

— Скажите миссис Неррити, — сказал Тони. Наверное, она стояла где-то за спиной мужа, поскольку дверь чуть ли не сразу распахнулась, и измученная Миранда выскочила на порог в одной ночной рубашке. Она какое-то мгновение стояла, словно пораженная громом, не смея поверить. Тут я вылез из машины с вцепившимся в меня Домиником на руках.

— Вот он, — сказал я. — Живой и здоровый.

Она протянула руки, и Доминик отцепился от меня и скользнул в ее объятия, уронив коврик. Он обвил ручонками ее шею и обхватил ее ножками, прилепившись к ней, словно пиявка, — казалось, будто два незавершенных тела слились в одно. Никто не произнес ни слова. Спустя мгновение Неррити сказал: