Пустота - Майкл Джон Харрисон

– У меня есть кое-какая работа.

Парень сделал движение плечом: то ли полупожал, то ли поморщился. Он сказал, что работы не ищет. У него достаточно работы.

– А что за работа? – спросил он.

Работы немного, сказала она. Покрасить кое-что надо.

Парень ответил, что такой работы с него уже довольно.

– Мне нужно, чтобы кто-то занялся моей ванной, – сказала Анна. – Я живу недалеко. Если позвонишь на этой неделе, может, займешься[61].

Он снова дернул плечом, продолжая смотреть в окно.

– Эти собаки были мне компанией, пока серая сволочь между ними не пробежала.

Анна, которой послышалось «седые волосы», вообще не поняла, о чем он.

– Заяц. Он все испортил. До того я мог с ними разговаривать.

Когда она собралась уходить, парень развернулся.

– Но я могу прийти увидеть тебя? Я могу прийти увидеть?..

Анна взяла его за руку и усмехнулась.

– Оденься, – протянула она. – Тут холодно.

Поля снаружи затягивала мгла, но прямо над головой сияли звезды. Анна повернула к Уиндлсхэму и пошла быстрым шагом. Пару раз, поднимая руки к небу, улыбнулась без видимой причины. Она размышляла, что в действительности случилось с теми собаками. Прекрасные, прекрасные животные. Наверное, он их продал. А может, устал от них. «Уж Марни бы его в оборот взяла, – подумала Анна. – Но это не ее дело». Она потянулась за телефоном и не нашла его; резко остановилась, поднесла руки ко рту и засмеялась. «Сама себе не верю», – подумала она. Оглянувшись, посмотрела на домик, и ей показалось, что тот подвешен в воздухе на фоне подступивших сумерек. Он воплощал историю. После банковского краха 2007 года домик, построенный в конце XVIII века Джоном Эмпни из местного кирпича и крытый желобчатой черепицей, в ту пору не предназначенный для слуг на охоте, плавно съехал по кривой экономического кризиса: его перестроили – сперва под престижные офисы, потом под пейнтбольный тир; десяток лет он простоял в запустении; наконец, когда домик перешел местным властям Кента и Сассекса, через него прошли тысячи китайских беженцев, осаждавших старые Пять Портов, а потом его снова забросили.

Дома ее ожидало несколько сообщений от Марни.

– Мам, я пыталась тебе дозвониться, но у тебя телефон снова не отвечает. Мам? Мам, пожалуйста, перезвони.

Одно сообщение поступило от Хелен Альперт, которая напоминала Анне об утреннем сеансе. Анна, изголодавшись, поджарила себе тост с бобами. Пока бобы разогревались, она слонялась по кухне и жевала найденные в морозилке ломтики айвы с сыром и холодной чечевицей. Подняв старого кота на руки, она обняла его крепко, как тому никогда не нравилось.

– Джеймс, старина Джеймс, – сказала она. – Ну во что ты опять вляпался? – Вознаградив себя половиной бутылки «Calvet Prestige Rouge», она задремала перед телевизором.

Когда проснулась, было уже поздно. Кот снова пропал. Она выпила стакан воды и подошла к окну в сад. Беседка не проявляла активности. Но, блин, что ей приснилось… Она вышла наружу и, стоя босыми ногами на траве, стала елозить пальцами по сырому дерну, чтобы привести себя в чувство.

– Джеймс! – позвала она.

Откуда-то из-за дома ударил яркий широкий луч кремово-белого света, похожий на свет от фар подъезжающего автомобиля, но без шума, неподвижный, продолжительный. А может, там распахнулась широкая дверь, и это через нее ударил резкий свет, ища, что бы выхватить из тьмы, и выхватил: тысячи котов и кошек неслись по заливному лугу в сторону дома Анны размеренной рысью в полной тишине. Они были черные и белые, поровну. Они затопили сад, обтекая беседку и Анну, но уделили не больше внимания, чем садовой мебели. Поток струился, как ожившая задача по статистической механике, не умаляясь и не ослабевая, вырываясь с луга и исчезая за домом. У Анны хватало уважительных причин, чтобы не пытаться соотнести себя с тем, что она пронаблюдала; она попросту не понимала, как на него реагировать. Развернувшись, она побежала к ограде, попыталась перелезть через нее. И снова угодила в кошачий поток, да так и осталась стоять, чувствуя, как он ее обтекает; слезы искреннего счастья ручьями заструились по ее лицу, а коты принесли тепло тел и сильный, пыльный, не слишком неприятный запах[62]. Вдруг свет погас, а сад снова опустел. Анна постояла еще немного, утирая глаза и смеясь. Потом вернулась в дом и оставила сообщение на автоответчике доктора Альперт:

– Хелен, не вижу смысла продолжать наши беседы. Я лучше, пожалуй, снова сама о себе стану заботиться.

И такое же сообщение оставила дочери.

– Не уверена, что смогу это объяснить. Мне просто уже не так тяжело управляться с собой, как раньше.

Подумала, что бы еще сказать.

– Я в саду сегодня вечером столько котов видела!

Поскольку эта фраза плохо отражала реальность и не давала представления о прочих событиях дня, она добавила:

– И, Марни, я кое с кем встретилась, но не знаю, понравится ли он тебе.

Положив трубку, она поискала жесткий диск Майкла Кэрни. Выудив его из мусора, собравшегося на дне сумочки, она положила футлярчик на стойку в кухне, где он и остался лежать, как зачарованное яйцо; его покорябанная поверхность магически трансформировала обычный отраженный домашний свет в годы и годы вины. Анна Уотермен понятия не имела, вправду ли тот старик из Южного Лондона – Брайан Тэйт. Приходилось смириться с тем, что память о скандалах, окружавших смерть Майкла и падение Тэйта, навсегда останется затуманенной; что ее борьба с Майклом, как и борьба с собой, постепенно обессмыслится. Наступает возраст, когда, как ей теперь стало ясно, прошлому уже никто ничего не должен, кроме признания за ним статуса прошлого. Майкл если еще не в аду, то пускай катится к черту. Завтра она отвезет жесткий диск в Каршолтон и не мытьем, так катаньем сложит с себя ответственность за его содержимое; и на этом все.

– Оно явилось из ниоткуда.

– Ничто не возникает из ниоткуда.

– Ха-ха. И что это?

– Говорит, «биологическое содержимое».

Бак недавно подвергся воздействию высокой температуры, после чего был выброшен в пустоту на расстоянии световой минуты от носовой части «Новы Свинг», где и повис, окруженный диссипирующей пеной энергии нулевой точки[63]и мусорной материи, пока Толстяк Антуан не выцепил его и не затащил на борт. Бак пестрел царапинами и заусенцами; остывая, он быстро менял цвета, как рождественская гирлянда, от ярко-красного до матово-серого, наводящего на мысли об оружии. Большая часть внешней оплетки испарилась, а то, что осталось, выглядело бессмысленно, если не принять его за фрагменты внутренней структуры еще какого-то контейнера. Как только бак остыл достаточно, чтобы его можно было коснуться, Антуан отвинтил закрывавший иллюминатор колпак.