Тайна древнего замка - Эрик Вальц

— Не думал, что увижу тебя вновь, — ухмыльнулся Норберт.

— Нам нужен хороший наряд для юноши, — грубо перебил его Раймунд, все еще не понимая истинной причины нашего визита в дом Норберта, портняжки.

Да, нам нужен был наряд. Но это было не главное. Нам нужен был Орендель.

Я схватила уголек, которым Норберт рисовал линии на ткани, и принялась писать на столе в мастерской.

Раймунд, нахмурившись, следил за тем, что я делаю. Он еще не понял, что происходит.

Норберт весело кивнул. Он был согласен. Норберт вообще хитрый парень, он не побоится замарать руки, если это принесет ему какую-то выгоду, а значит, он мог стать моим помощником.

— Что? Что это? — не унимался Раймунд. — О чем речь? О чем это вы договорились?

— Твоя жена, — объяснил ему Норберт, — спрашивает у меня, могу ли я сыграть роль другого человека. И согласен ли я это сделать.

У Раймунда упала челюсть. Я не ожидала, что он придет в восторг от моей идеи, для этого мой старик слишком труслив, но я не думала, что он так всполошится.

Раймунд схватил тряпку и принялся лихорадочно стирать мою надпись со стола, пока не уничтожил все до последней буковки.

— Ты забудешь о том, что прочитал, ясно? — Он ткнул Норберту пальцем в грудь. — Ты сошьешь отличный наряд. Бильгильдис запишет тебе приблизительные размеры. Наряд мне нужен на завтра, на утро. Я заплачу тебе двенадцать серебряников за одежду и восемь за молчание, а если ты кому-то что-то сболтнешь, я найду, как заткнуть тебе рот.

Уж кому бы я заткнула рот, так это Раймунду. Когда он повернулся ко мне, я уже успела зажать в руке нож Норберта. Резким движением я вскинула руку и приставила лезвие к горлу Раймунда. Мне было достаточно одного мига, чтобы устранить эту преграду на моем пути. В моих глазах была написана решимость.

— Да, — холодно прошипел Раймунд. — Взрезать кому-то горло — в этом ты мастерица. Успела уже, верно, набить руку, да?

На следующий день мы перевели Оренделя в полусгнивший сарай на хуторе, чтобы он не узнал, что происходит в доме. Я лишь сказала, что ему угрожает опасность, и, как и всегда, он поверил мне. Затем мы опять поехали к Норберту, забрали и наряд, и его самого, и вернулись на хутор.

У Норберта и Оренделя глаза и волосы одного цвета, это сыграло нам на руку. Одежда была не совсем той, которую ожидаешь увидеть на графском сыночке, но у Норберта не было ткани получше. Да и кто бы такое покупал? Кроме графской семейки, вокруг нет благородных, только горстка богатых купцов, поэтому платье было купеческим, Норберт лишь облагородил его кантами. Я тщательно убрала комнату. До этого Орендель жил в грязи, но ему не было до этого дела, ведь он семь лет жил в каморке с дерьмом в углу, как в курятнике. Я как раз успела привести все в благопристойный вид, когда услышала ржание — конь Эстульфа бил копытом у нашего порога.

Я поспешно повторила Норберту свои указания — говорить возвышенно, но не впадая в крайность; не пускаться в разговоры о семье, в которой он жил раньше; проявить свою радость от предстоящего возвращения и тому подобное. Я надеялась на то, что Норберт — достаточно прожженный тип, чтобы самому придумать ответы на вопросы, потому что у нас было слишком мало времени, чтобы хорошо подготовиться к встрече с Эстульфом. Теперь все зависело от Норберта, мне же оставалось только молиться — но кому?

Итак, вот она, наша пьеса.

Входит Эстульф.

ЭСТУЛЬФ. Ты Орендель? Я граф Эстульф.

НОРБЕРТ-ОРЕНДЕЛЬ (кланяется, это выходит у него немного неловко). Ваше высокоблагородие.

ЭСТУЛЬФ (улыбается). Правильным обращением было бы «ваша светлость», но ты можешь называть меня Эстульфом, ведь мы одна семья. Ты всегда был членом семьи, Орендель, даже тогда, когда тебя не было рядом с нами. Ты ведь не сомневался в этом, верно? Твоя мама говорит, что писала тебе обо всем, что происходило в замке, чтобы ты всегда был в курсе событий.

НОРБЕРТ-ОРЕНДЕЛЬ. Да, именно так.

ЭСТУЛЬФ. Могу поспорить, что она и обо мне писала.

НОРБЕРТ-ОРЕНДЕЛЬ. О… О вас, то есть, о тебе? Нужно подумать… Да, наверное…

ЭСТУЛЬФ. Прости, я не хотел докучать тебе вопросами. Надеюсь, письма твоей матери служили тебе утешением.

НОРБЕРТ-ОРЕНДЕЛЬ. О да, еще каким… очень, очень… да, весьма… утешением. Без писем я бы не выжил.

ЭСТУЛЬФ. Надеюсь, ты сохранил их.

НОРБЕРТ-ОРЕНДЕЛЬ. Сохранил? Да, наверное, они где-то здесь. Нужно… простите… подумать. Конечно, они еще у меня. Я прикипел к ним сердцем, ни за что с ними не расстанусь. Скорее умру.

ЭСТУЛЬФ. Ничего, не волнуйся. Я спросил лишь потому, что мне показалось хорошей идеей перечитать их. Я имею в виду, было бы хорошо, если бы вы с матерью когда-то прочитали эти письма друг другу.

НОРБЕРТ-ОРЕНДЕЛЬ. Не могу дождаться этого дня.

ЭСТУЛЬФ. Ты понимаешь, почему тебе пока что нельзя возвращаться в замок?

НОРБЕРТ-ОРЕНДЕЛЬ. Да, конечно.

ЭСТУЛЬФ. Я уже думал о том, не нарядить ли тебя в какую-нибудь простую одежду и не поселить ли в замке под видом слуги, знаешь? Тогда ты мог бы повидаться с матерью.

НОРБЕРТ-ОРЕНДЕЛЬ. Ах… это… это не очень хорошая мысль, мне кажется.

ЭСТУЛЬФ. Почему?

Я затаила дыхание.

НОРБЕРТ-ОРЕНДЕЛЬ. Потому что… Э-э-э… Я не хотел бы наряжаться в старую заштопанную одежку.

Эстульф удивленно поднимает брови.

НОРБЕРТ-ОРЕНДЕЛЬ. Я имею в виду… э-э-э… не то что не хотел бы… Они не то чтобы плохие, эти простые наряды, ты не подумай, что я… Нет, просто, понимаете… понимаешь, это… это… была бы недостойная встреча, несвоевременная, то есть. И пришлось бы все время трястись от страха… то есть я боялся бы, что меня кто-то узнает.

Пауза.

НОРБЕРТ-ОРЕНДЕЛЬ (перестает заикаться и в тот же миг переходит к иному тону речи, возвышенному). Будто вору пришлось бы мне проникнуть в мой дом, откуда изгнал меня жестокосердный отец. Да, изгнал, можно и так сказать. Нет, это было бы недостойно. Я хочу триумфально въехать в замок… Может, «триумфально» — это неподходящее слово, но я хочу сделать это при свете дня, хочу, чтобы мне оказали достойный прием, хочу, чтобы по этому поводу закатили пир. Я мечтал об этом: я еду на белом коне вверх по холму, моя матушка и вы… то есть, ты… вы стоите на верхних ступенях лестницы. Я спешиваюсь. Ты выходишь мне навстречу и ведешь меня вверх по лестнице, а уже там графиня, то есть моя мать, заключает меня в объятия. Весь двор аплодирует. И если бы мне можно было надеть корону… махонькую такую короночку… это сделало бы меня по-настоящему счастливым.

Эстульф замер на месте, а я зажмурилась. Какого дьявола! Неужто этот тип обезумел? Это еще что за чепуха?! Я поклялась, что если переживу этот день, то суну голову Норберта в ледяную воду и буду топить его до тех пор, пока последний пузырек воздуха не сорвется с его губ. «Махонькую короночку!» Я бы ему всю физиономию отделала этой короночкой.