Юрий Богатырев. Чужой среди своих - Наталья Боброва

Юра очень любил своего отца и был рядом до последней минуты.

– Когда он умирал, я был рядом с ним. Я видел, как он умирает, я слышал, как он дышит, я вглядывался в уходящее выражение его лица. Но что делает натура артиста! С одной стороны, я переживал, с другой – смотрел, как он это делает! Чтобы знать! Чтобы потом, возможно, суметь сыграть эту сцену!

Такой двойной подход, который, в общем, для обычного человека ужасен, для профессионала вполне понятен.

Тем не менее пребывание в клинике и нужное лечение Юра воспринимал как необходимость, выполнял все врачебные назначения. Но и здесь привносил что-то свое, особенное – он ведь привык ко всему на свете относиться с большим юмором, иронией. Помню, как-то на обходе я спрашивал его о самочувствии. И он отвечал, что это безобразие – находиться в таких условиях. Все замерли. А он как ни в чем не бывало продолжил:

– Здесь такой парк, здесь иначе дышится.

Он очень сетовал по этому поводу:

– Понимаете, просто невозможно дышать таким чистым воздухом: мне все время хочется выскочить на улицу и под ставить рот под выхлопную трубу, чтобы прийти в себя.

Это был, конечно, его неподражаемый юмор.

* * *

Я запомнил еще его максимальное чувство такта, редкую корректность. Я видел, что он не только артист, но и художник, он все время кого-то в больнице рисовал… И мне страшно хотелось, чтобы он меня тоже нарисовал…

Но мне было очень неловко подойти и попросить его. И как-то он сам подошел ко мне, извинился и говорит:

– Если вы не возражаете, Игорь Михайлович, мне очень хотелось бы написать ваш портрет. Не волнуйтесь, я отниму у вас не много времени – минут пятнадцать – двадцать, не больше…

Я, конечно, согласился и внутри ужасно ликовал – мне же очень хотелось, чтобы он меня нарисовал. Юра как бы прочитал мои мысли, почувствовал мое тайное желание… Теперь этот портрет висит у меня дома на почетном месте…

Прошли две недели – лечение более или менее помогло: он вышел из клиники в очень неплохом состоянии. Хотя, думаю, что все-таки не до конца был «реанимирован»… У него были слабые сосуды, скакало давление, подводило сердце. Мне было грустно отпускать его, но мешать было бесполезно…

* * *

…Глубокой осенью 1988 года он еще раз зашел в клинику… Я увидел его и поразился, насколько он набрал в весе, обрюзг…

– Юра, что ты? Почему?

– Да вот последнее время сердце шалит. Не очень хорошо себя чувствую…

И все это проговаривается как-то очень легко, без трепетного отношения к своему здоровью.

Я предложил:

– Может быть, стоит опять лечь?

– Нет, я сейчас работаю… Спектакль готовим…

Последний раз мы с ним случайно столкнулись на улице, это было незадолго до его кончины. Тогда еще мало у кого были видеомагнитофоны, а у нас были. И были любимые кассеты. И мы с Юрой говорили о том, что надо бы встретиться, посидеть, поговорить, посмотреть фильмы, обменяться кассетами…

Не успели…

Открытие себя ■ Борьба с собой ■ Исповедь по телефону ■ «Мы родились в один день!» ■ Поздравление от Козы ■ «Поговори со мной!» ■ «Депрессия – баловство?» ■ Дизайн… могилы ■ «Ты слишком красива, чтобы тебя рисовать» ■ «Скоро подохну!» ■ «Роман в театре? Никогда!» ■ Жажда уюта ■ Актерство сжигает душу? ■ Роковая воронка ■ «Меня няней не звали…» ■ «Сколько надо – бери!» ■ «Мой дом – твой дом!» ■ «Позвоните Клариссе!» ■ Перечитывая дневник… ■ «Я не умер!» ■ «Защитный скафандр» ■ «Неужели, Юра, это ты?» ■ Таинственная незнакомка

Мы приступаем к грустным, но неизбежным главам. Истории ухода – странного, безвременного, даже нелепого. Но сначала – о некоторых обстоятельствах жизни героя, которые пока маячили в тени.

– Говорить об этом трудно, это больное, – задумывается Александр Адабашьян. – Это связано, скажем так, с его нетрадиционной ориентацией. Свою «непохожесть» Юра переживал очень болезненно, в отличие от нынешних звезд, которые этим даже бравируют. Сейчас ведь даже люди нормальной ориентации с удовольствием прикидываются гомосексуалами – это модно, престижно, практично, – они ведь дружны между собой…

А Юра это «открытие» в себе сделал очень поздно, врастал в это как-то очень болезненно… Он очень страдал по этому поводу, от того, что он не такой, как все… Пил, совершал в пьяном виде всякие глупости, от которых потом безумно страдал и которых стыдился… Это добавляло ему еще как бы дополнительный комплекс вины.

Но, думаю, дал бы Бог ему здоровья побольше – кончилось бы и его вегетарианство надуманное, и пьянка… Если бы он сжился наконец со своей, скажем, «странностью»…

Но это было сильнее его. Это не было ни распущенностью, ни модой. Это было действительно отклонение, с которым он пытался бороться, победить которое никак ему не удавалось.

Жизнь тогда нас периодически сводила и разводила – у каждого из нас было очень много дел. Я часто уезжал, не звонил… А Юра сразу делал вывод: вот, мол, ясно, почему не звонишь, почему не появляешься… В последнее время он почему-то считал, что отношение людей к нему зависит от его проблем…

Иногда ситуация усугублялась. Пьяный, он звонил ночью, начинал извиняться за что-то, уговаривать, иногда даже бывал в этом агрессивен. У нас появилась какая-то непростота в отношениях.

Наташа Гундарева его уговаривала: «Успокойся, да, ты не такой, как все, но это твоя индивидуальная особенность. Ты разве кому-то хуже делаешь? Ты кого-то заставляешь страдать? Кому это мешает? Это твое – и все».

Но тем не менее он болезненно переживал. Я ни в коей мере не сопоставляю, но думаю, что это в большой степени похоже на то, что происходило с Чайковским. Он тоже переживал свою «инородность» очень болезненно, тоже очень страдал от этого. Тогда все эти внутренние муки не выносились на сцену – как сейчас в помпезном театральном шоу Бориса Моисеева, который лежит в гробу в колготках…

Юра, как человек другой культуры, понимал, что это все-таки некое отклонение от нормы в широком понятии…

* * *

Знаменитый российский модельер Слава Зайцев запомнил своего Богатырева:

– Мне трудно с точностью до дня сказать, когда я лично познакомился с Юрой… Это было время, когда я волею судьбы вошел в театральный мир (в начале 70-х годов). И мои кумиры, доселе недоступные, стали моими друзьями, близкими и дорогими сердцу.

Юра был одним из тех людей, общаться с которыми было и желанным, и волнующим.

Он был красив, вальяжен, доброжелателен. Он был интересный собеседник, прекрасно разбирался в искусстве, сам рисовал, да притом удивительно, профессионально, завораживающе. Юру любили, пожалуй, все, кто его знал.