КОНАН И ДРУГИЕ БЕССМЕРТНЫЕ - Роберт Ирвин Говард

смотрел вверх. Если он сумеет заставить согнуться напряженную руку Кейна, кинжал вспорет пуританину живот.

Так они и стояли, напрягшись до последнего предела. Мускулы вспухли мучительными узлами на руках и телах, по лицам катился пот. У Хардрейкера вздулись на висках вены. Кольцо зрителей выдавало себя лишь дыханием, с шипением вырывавшимся сквозь сжатые зубы.

Некоторое время ни один, ни другой не мог завоевать преимущества. А потом Соломон Кейн начал медленно, но верно клонить Хардрейкера назад. Сцепленные руки мужчин не меняли положения: пират просто начал изгибаться всем телом, постепенно заваливаясь навзничь. Его тонкие губы раздвинулись в жутком подобии улыбки, только это была не улыбка, а оскал, вызванный сверхчеловеческим напряжением. Лицо его приобрело сходство с ухмыляющимся черепом, глаза полезли из орбит... Превосходящая сила Кейна брала верх неумолимо и беспощадно, как сама Смерть. Скопа уступал медленно, словно дерево, чьи корни мало-помалу вырываются из земли, теряя опору. Он хрипло дышал, в груди клокотало, он прилагал страшные усилия, пытаясь отвоевать утраченное. Тщетно! Дюйм за дюймом его клонило назад, пока наконец (зрители могли бы поклясться, что миновали часы) его спина не оказалась плотно прижата к жесткой дубовой столешнице.

Кейн навис над ним, точно олицетворение неминуемой гибели...

Правая рука Хардрейкера по-прежнему сжимала кинжал, левая удерживала правое запястье Кейна. Но вот Кейн, все так же отводя от своей плоти острие турецкого кинжала, начал опускать правую руку. От этого усилия и у него вздулись на висках жилы. Дюйм за дюймом, так же как он клонил Скопу навзничь на стол, он теперь опускал к его груди свой клинок. На медленно сгибавшейся левой руке пирата, точно стальные змеи, болезненно извивались перенапряженные мышцы. Порою ему удавалось на несколько мгновений ее удержать, но распрямить — ни на дюйм! Он еще пытался что-то сделать правой рукой, достать Кейна своим турецким кинжалом, но левая, залитая кровью рука пуританина держала ее словно в железных тисках.

И вот неумолимое острие зависло в каком-то дюйме от бешено вздымающейся груди Хардрейкера, и блеск холодных глаз Кейна ничем не уступал ледяному сиянию клинка. Еще два дюйма — и нож пронзит сердце, останавливая его навсегда. Последнее отчаянное усилие обреченного пирата ненадолго остановило кинжал... Что видели его безумные глаза?.. Они были устремлены на смертоносный кончик кинжала, в котором для Хардрейкера с некоторых пор сосредоточился весь мир, но в то же время казалось, что застывший, остекленелый взор был устремлен куда-то вдаль. Что видели эти глаза?.. Тонущие корабли, над которыми ненасытно смыкались черные морские волны?.. Багровое зарево над прибрежными городами, крики женщин, в ужасе бегущих по улицам, и черные силуэты в алых бликах огня, изрыгающие богохульства?.. Вздыбленный, исхлестанный ветрами океан, залитый мертвенным светом молний, посылаемых разгневанными небесами?.. Пламя, крутящийся дым, окровавленные руины... черные фигуры, дергающиеся на ноке рея... и другие, что, корчась, падали в бездну с положенной на планшир доски... Или, может быть, белое девичье лицо, чьи помертвевшие губы силились умолять?..

Из залитого пеной рта Хардрейкера вырвался ужасающий вопль. Рука Кейна совершила последнее усилие и начала погружать кинжал в его грудь. Мэри Гарвин, стоявшая на ступенях, отвернулась, прижимаясь лицом к сырой стене, чтобы не видеть, и заткнула руками уши, чтобы не слышать.

Еще живой Хардрейкер уронил кинжал и попытался высвободить правую руку, чтобы пустить в ход сразу обе, отводя убивавший его клинок. Но тиски пуританина и не думали ослабевать. Корчившийся пират тоже никак не желал выпустить его правую руку и принять неизбежный конец. Нет, он до последнего продолжал на что-то надеяться, и кинжал Кейна, медленно прорезав мышцы груди, так же медленно, дюйм за дюймом, начал входить в его сердце. Все, кто видел это зрелище, облились холодным потом, и только ледяные глаза Кейна не изменили своего выражения. Перед его умственным взором тоже стояла корабельная палуба, залитая кровью. И беззащитная юная девушка, тщетно молившая о милосердии...

Крики Хардрейкера дошли до последней степени ужаса, перейдя в тонкий, раздирающий уши визг. Это не был крик труса, убоявшегося последнего шага во тьму. Это был животный вой человека, угасающего в страшной агонии. Рукоять кинжала почти соприкоснулась с его грудью, и только тогда вопль оборвался булькающим хрипом и наконец смолк совсем. Кровь хлынула из пепельных губ, и запястье, которое сжимал Кейн, внезапно обмякло. И лишь затем разжались пальцы левой и выпустили вооруженную руку Кейна. Смерть успокоила их, та самая Смерть, которую они до последнего бешено силились отвести.

Тишина, точно белый саван, накрыла всех видевших это. Кейн выдернул кинжал. Из раны лениво потекла кровь, потом остановилась. Пуританин машинально взмахнул кинжалом, чтобы стряхнуть с него алые капли. Блестящий клинок отразил свет фонаря и показался Джеку Холлинстеру вспышкой синего пламени. Пламени, погашенного кровью.

Кейн потянулся к рапире... И в это время Холлинстер стряхнул невольное оцепенение и увидел, как подлец Сэм поднимает припрятанный пистолет и целится в пуританина. Глаз и рука юноши сработали одновременно. Гулко грохнул выстрел. Сэм с воплем взвился в воздух, его пальцы конвульсивно сжались и надавили спусковой крючок. Пистолет бабахнул, и надо же было такому случиться, чтобы Сэм стоял как раз под единственным фонарем! Корчась в предсмертных судорогах, предатель взмахнул руками, и тяжелый ствол вдребезги расколошматил фонарь. Погреб погрузился в кромешную темноту.

Во мраке мгновенно начался такой гвалт, посыпались такие проклятия, что, казалось, весь ад сорвался с цепи. Переворачивались бочонки, люди налетали друг на дружку и неистово матерились. Руки вслепую тянулись к брошенному на пол оружию, и вот уже зазвенела сталь и раздались пистолетные выстрелы: пираты палили не глядя, да и много ли разглядишь в темноте! Кто-то жутко завыл: похоже, пули иногда попадали в цель. Джек крепко держал девушку за руку и наполовину вел, наполовину тащил ее вверх по ступенькам. Он оскальзывался и спотыкался, но наконец все-таки добрался до самого верха и распахнул тяжелую дверь. Полный мрак сменился пускай неярким, но светом, и при этом свете Джек разглядел человека у себя за спиной и толпу смутных фигур, карабкавшихся следом.

Холлинстер вскинул оставшийся пистолет, когда послышался голос пуританина:

— Это я, Кейн. Друг мой, скорее забирай девушку — и наружу!

Холлинстер повиновался, и Кейн, выскочив следом, захлопнул дверь перед самыми носами завывающей оравы разбойников, мчавшейся снизу по пятам за беглецами. Он опустил массивную щеколду и отступил прочь. Изнутри в дверь молотили кулаками, слышались приглушенные крики, стрельба. Кое-где на деревянных досках стали появляться выпуклые шишки: с той стороны в дверь впивались пули. Но свинец был