80000 километров под водой - Жюль Верн

— И там ваши мертвецы спят спокойно, недосягаемые для акул?

— Да, — глухим голосом ответил капитан Немо, — недосягаемые для акул и для людей.

Конец первой части

Здесь начинается отчет о втором этапе нашего подводного путешествия. Первый закончился трогательной сценой на коралловом кладбище, которая произвела на меня такое сильное впечатление.

Так в беспредельных просторах океана протекала жизнь капитана Немо, и даже могилу себе он приготовил в самых сокровенных тайниках этого океана.

Там, глубоко под водой, ни одно морское чудовище не посмеет нарушить покой последнего сна обитателей «Наутилуса», друзей и товарищей загадочного капитана, так же крепко связанных друг с другом в смерти, как и в жизни… Там спят они, недосягаемые для морских чудовищ «и для людей», как сказал капитан Немо.

Вечно то же неизменное, упорное недоверие к человеческому обществу!

Меня уже не удовлетворяли гипотезы, которыми довольствовался Консель.

Этот славный человек утверждал, что капитан Немо — не добившийся признания ученый, который платит миру ненавистью, за проявленное к нему безразличие. Иногда Консель говорил, что командир «Наутилуса» — гений, осмеянный учеными, и что, устав бороться с тупостью и равнодушием общества, он удалился в эту недоступную людям среду, чтобы жить свободным. Но, по-моему, и это предположение мало что объясняло в капитане Немо.

В самом деле, тайна этой ночи, когда нас заперли в темницу и к тому же еще усыпили, поспешность, с которой капитан Немо вырвал из моих рук подзорную трубу, прежде чем я успел осмотреть горизонт, смертельное ранение одного из матросов, явившееся следствием столкновения «Наутилуса», — все эти обстоятельства опровергали догадки Конселя. Нет, капитан Немо не ограничивался тем, что бежал от людей! Его гениальное изобретение — подводный корабль — служило ему не только убежищем, где ничто не стесняло его свободы, но, быть может, и орудием страшной мести.

Однако пока что я не располагал никакими доказательствами правильности этого предположения. В окружающем меня густом мраке неведения эта догадка могла служить только путеводным огоньком. Буду продолжать поэтому вести записи, если можно так выразиться, непосредственно под диктовку событий.

Впрочем, ведь нас ничто не связывает с капитаном Немо. Он знает, что бежать с «Наутилуса» невозможно. Поэтому он не взял с нас даже слова, оставаться на корабле. Никакие обязательства не стесняют нас. Мы не что иное, как обыкновенные пленники, которых только вежливости ради именуют гостями.

Нед Ленд не отказался от надежды вырваться на свободу. Он уверен, что сумеет воспользоваться первым же удобным случаем. Очевидно, и я последую его примеру. И тем не менее я не без огорчения расстанусь с подводными чудесами, знакомство с которыми сделалось возможным для меня лишь благодаря великодушию капитана Немо.

Мне и сейчас неясно, должен ли я преклоняться перед этим человеком или ненавидеть его, жертва он или палач. Признаюсь, что, прежде чем навеки расстаться с «Наутилусом», я все-таки хотел бы завершить до конца это подводное кругосветное путешествие, начало которого было таким блистательным. Я хотел бы повидать все таящиеся в морях чудеса. Я хотел бы повидать все то, чего не видел до меня еще ни один человек, даже если бы эта ненасытная жажда знания стоила мне жизни. Что я узнал до сих пор? Ничего или почти ничего, ибо мы прошли всего лишь шесть тысяч лье по Тихому океану.

А между тем «Наутилус» приближается к обитаемым землям, и я отлично знаю, что, если нам представится хоть какая-нибудь возможность бежать, с моей стороны было бы непростительной жестокостью предать интересы своих товарищей ради удовлетворения своей жажды знания. Я должен буду последовать за ними, а может быть, и повести их. Но представится ли когда-нибудь случай бежать? Человек, насильственно лишенный свободы, мечтал о нем, но ученый боялся, что этот случай, наконец, представится.

В этот день, 21 января, в полдень, помощник капитана по обыкновению вышел на палубу, чтобы сделать наблюдения. Я тоже поднялся на палубу и, закурив сигару, стал следить за ним. Я не сомневался в том, что этот человек не говорит по-французски, так как часто нарочно вслух делал замечания, которые должны были бы, если бы он понимал меня, вызвать у него какой-нибудь непроизвольный знак внимания. Но он всегда оставался невозмутимым и молчаливым.

В то время как он, приставив секстант к глазам, определял высоту склонения солнца над горизонтом, на палубу вышел один из матросов «Наутилуса», тот самый гигант, который сопровождал нас на охоту в леса острова Кресло. Он занялся чисткой стекла прожектора.

Я с любопытством рассматривал этот прибор, сила света которого повышалась во сто раз благодаря кольцевому расположению чечевицеобразных стекол, собирающих в пучок лучи источника света. Этот источник был устроен так, что его светоносная сила была доведена до максимума. Электрическая дуга светилась в искусственно созданном безвоздушном пространстве, что обеспечивало постоянство накала и в то же время сберегало графитовые острия, между которыми возникала дуга.

Последнее обстоятельство было особенно важным для капитана Немо, которому, вероятно, нелегко было возобновить запасы графита. Но в безвоздушном пространстве эти острия сгорали чрезвычайно медленно.

Когда «Наутилус» стал готовиться к погружению, я вернулся в салон. Люк закрылся. Опустившись метров на сто, мы поплыли прямо на запад.

Теперь мы бороздили Индийский океан, обширную водную равнину, занимающую площадь в пятьсот пятьдесят миллионов гектаров. Воды этого океана до такой степени прозрачны, что при взгляде на них с палубы корабля у слабых людей кружится голова.

«Наутилус» плыл обычно на глубине от ста до двухсот метров. Так продолжалось несколько дней. Всякий другой на моем месте, наверное, жаловался бы на скуку и однообразие этого путешествия. Но каждодневные утренние прогулки по палубе, овеваемой пахнущим солью свежим ветерком, наблюдение чудес океана через окна салона, чтение книг из библиотеки капитана Немо, ведение записей в дневнике — все это занимало без остатка мои дни, не оставляя скуке или усталости ни одной минуты.

И Нед Ленд, и Консель, и сам я были совершенно здоровы. Пищевой режим «Наутилуса» в общем вполне удовлетворял нас, и, если бы не боязнь огорчить канадца, я охотно отказался бы от тех «земных» дополнений к общему столу, которые он ухитрялся как-то добывать. При том постоянстве температуры, какая всегда окружала нас, невозможно было заболеть даже насморком, а если бы это и случилось, то в аптечке «Наутилуса» имелся достаточный запас порошка из древовидных кораллов дендрофиллий, известных в Провансе под названием «морского укропа» и представляющих прекрасное лекарство против кашля и насморка.

В течение нескольких дней, поднимаясь по утрам на палубу, я поражался обилию водяных птиц, особенно чаек и поморников. Матросы «Наутилуса» охотились на них, и, соответствующим образом приготовленная, эта «водяная дичь» оказалась очень вкусным блюдом. Среди крупных птиц, залетающих далеко от берегов и отдыхающих на волнах от усталости, обращали на себя внимание красивые альбатросы, принадлежащие к отряду трубконосов. Семейство веслоногих было представлено здесь быстрокрылыми фрегатами, которые ловили рыб, плавающих близко от поверхности моря, и многочисленными фаэтонами величиной с голубя, белый плюмаж которых, чуть окрашенный в розовое у краев, еще более подчеркивает жгучую черноту крыльев.