Наше время. 30 уникальных интервью о том, кто, когда и как создавал нашу музыкальную сцену - Михаил Михайлович Марголис

и сильный альбом со времен «Шабаша» – по глубине, по тому, что я в него вкладываю. Это попытка покаяния. У музыкантов профессия публичная, и живем мы в миру. Так что все во грехе. Главный грех – гордыня, эгоцентризм.

– Но у поэтов подобные черты, по-моему, никуда не исчезнут, да и вряд ли должны исчезать?

– Так для того и существуют таинство исповеди, покаяние и причастие Святых Тайн. Другое дело, что мало кто к этому идет. Потому что врата ада широки, доступны и еще зазывал полно на каждом углу.

– Что-то ты эпическим языком заговорил…

– А каким еще говорить об этом? Циничные ухмылки, ернические интонации здесь не к месту. Это в светских трепах все охаивается с этаким еврейским юморком. Мне это неинтересно, поэтому я избегаю подобных общений. Только употребив грамм 200–300, могу светски потрепаться. И то стараюсь говорить о том, что близко моему сердцу.

– Скандалом такое общение не закончится?

– Да боже упаси! Я ж, когда пьяный – очень добрый. Это нормальная русская черта.

– Если «Дурня» ты называешь «попыткой покаяния», то чем же были предыдущие альбомы – накоплением грехов?

– Нет. Я не пишу на потребу и в каждом альбоме присутствует попытка исповеди перед теми, кто будет их слушать, перед такими же, как я, людьми, созданными по образу и подобию. Просто раньше все происходило более стихийно, а в «Дурне» – осмысленно.

– Недавно Дима Ревякин сказал мне, что раньше Кинчев был фашистом, но «его беда в том, что сам он этого не понял и поэтому позднее потерялся».

– Это не беда, а как раз мое достоинство. От стихийного, языческого шаманизма я пришел к истинной, непоколебимой, сильной, непорочной вере. Я прошел тот же путь, что прошла ранее моя Родина, моя Россия. Я, как говорят мне наставники, стою на обочине и не дерзаю идти прямым путем, поскольку я человек публичный. Но стою я на обочине правильной дороги и с нее меня никто не свернет.

Беда Ревякина в том, что он абсолютно запутанный человек. Запутанный своим сознанием и очень ведущийся на мнения других людей, а это зачастую бесы. Тем более, что он не крещен. Без опоры, без силы духа невозможно обрести истину. Для этого нужно много работать и смирять свою гордыню. А у Ревякина сейчас принцип: я – Бог, что, в общем-то, конечно, присутствовало в раннем Кинчеве.

– Он при этом произнес свое определение фашизма, ты можешь сделать то же самое?

– Вот принцип «я – Бог!» и есть фашизм. Остальные боги умерли… У Ницше все написано. Ярчайший апологет фашизма, при этом, с литературной точки зрения, очень талантливый. Тем и опасен. Яркостью слова он уводил в такие дебри… проповедник антихристианства, сатанизм чистой воды.

– Значит, Ревякин ошибается, выслушивая чужие мнения, но сам ты при этом подчеркиваешь, что следуешь словам своих наставников. Тогда кто они?

– Духовные отцы церкви, куда я хожу и причащаюсь.

– А мирских наставников у тебя нет?

– Да боже упаси! Это блудники и запутчики.

– Кто же наставляет тебя в церкви?

– Отец Александр, питерский диакон в храме на Конюшенной, где отпевали Пушкина.

– А вот Цветаева как-то написала в письме Рильке, что священник – это преграда между ней и Господом.

– Ну Цветаева как кончила-то? Это гордыня. Она замечательная поэтесса, но запутанный на земле человек. Церковь – это могучее воинство, белая рать. Я – рядовой боец этого воинства, стоящий на обочине и не дерзающий идти по правильной дороге, абсолютно четко понимаю, что для меня существует устав. Устав – это Символ веры, который читает каждый вновь посвященный при таинстве крещения. Этот устав непоколебим. И законы Церкви не мне обсуждать. Их надо пытаться исполнять, по мере своих сил. Вот моя задача. На большее я не дерзаю. Чем отличаемся мы, православные, от католиков, от протестантов? Мы – рабы Божьи, католики – слуги, а протестанты – чуть ли не братья.

– Ты где такое вычитал? Или сам решил?

– Жизнь так расставляет. А литературу светскую я не читаю.

– Что ты называешь светской литературой? Все, что не канонизировано церковью?

– Да, остальное – запутка. Мне это неинтересно. Не хочу затуманивать свое сознание. Я прошел через всю эту бердяевщину и прочее.

– Ты так в себе не уверен?

– Не уверен в себе? Как я могу быть уверенным в себе без бога?! Если так произойдет, значит надо мной довлеет дьявол, говорящий: «Ты сам во всем разберешься». Из светской литературы я сейчас читаю, пожалуй, только «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя и сочинения Пушкина.

– Ты боишься смерти?

– Я начинаю боятся смерти, как только отхожу от храма. После причастия я не боюсь ее абсолютно. Причащался я в прошлое воскресенье.

– Случались в твоей жизни ситуации, когда она была довольно близка?

– Бывали. Это сопряжено с наркотиками. Тогда было страшно.

– Ты подсел на наркотики от ребячества, «из интереса», или причина глубже?

– Сейчас вышел фильм «На игле». Там все очень по-честному показано. Мне он близок, поскольку в герое я узнаю себя того периода. Я укололся первый раз в 76-м году, закончив школу. Потом случались времена отхода и возврата к наркотикам. А дальше начались смерти… Когда торчишь на наркотиках, дьявол полновластно овладевает тобой. Он шепчет: «Ты самый крутой! Все вокруг козлы, они не понимают тебя. Но ты-то – талантище, гений! Давай, вмажься, и все будет ништяк!». Эгоцентризм чудовищный. Как меня жена терпела несколько лет в этом состоянии?

– Саша тоже религиозный человек?

– Конечно. Она крещеная, причащается, ходит в храм.

– Что ты делаешь как глава семьи?

– Определяю семейную стратегию.

– Это как?

– Приобщаю детей к закону, т. е. не посещение храма, а жизнь в храме. Старшая, Маша, ей сейчас 10 лет, поет в церковном хоре. Младшей, Ире, только пять, и регент говорит, что пока она мала. Но с 7 лет тоже будет петь. А Женьку, ему 9, я реже вижу. Он ведь в Питере живет. Но когда мы встречаемся, то вместе ходим причащаться.

– Как-то тележурналист Любимов намеревался пригласить тебя с Женей Белоусовым в свое ток-шоу «Один на один». Дискуссия не состоялась. Услышанная мной версия звучала так: «Кинчев сказал, что с Белоусовым ему говорить не о чем, пусть хотя бы Газманова позовут».

– Кобзона. И то я говорил в юмористической форме. Мне и с Кобзоном не о чем говорить. Мне вообще не ясен смысл моего участия в этой передаче. Так что вряд ли меня увидят в ней в ближайшее время.

– А если бы тебе ответили, что будет Кобзон?

– А мне так и