Точка замерзания крови - Андрей Михайлович Дышев

под скалой, кто-то из нас вытащил документы, – напомнил я.

Глушков покачал головой.

– Нет, спасатель, ты на меня бочку не кати. У немки своей выясняй. Это она у него за пазухой рукой шарила. Я покойников не обыскиваю.

– Тенгиз проверил твой рюкзак и нашел документы там.

– Значит, подкинула, стерва, – оскалил зубы Глушков и взял с колена "калашников". – Сейчас во всем признается. Эта курица много гадостей мне сделала.

– Не надо, – попросил я его. – Не говори ей о документах. Это уже мои проблемы.

Мэд знала Шаттуева, подумал я. И знает его напарника, это бесспорно. Значит, порошок она будет продавать напарнику… Как же его фамилия, черт возьми!

Глушков прищурил единственный глаз.

– А ведь ты, спасатель, тоже двойную игру ведешь. Я прав?

– Прав, – признался я. – От тебя не утаишь.

– Это точно, – согласился Глушков и кивнул на рюкзак. – Помоги закинуть на плечо. Бабки – тяжелая ноша… Расправь лямки… Вот так хорошо.

Теперь Глушков меня не убьет, понял я. Он будет всюду таскать меня с собой, как плеер с любимой музыкой.

Я выполз из вертолета первым, Глушков – за мной. Ни Мэд, ни Гельмут, увидев нас, не издали вопля, не выпучили в ужасе глаза. Было ясно, что они давно обо всем догадались и, может быть, попытались бы уйти, если бы не больная нога Гельмута.

Старый немец, когда мы подошли, отложил кружку с холодным чаем на снег, опустил голову и закрыл глаза ладонями. Мэд кинула на меня презрительный взгляд и отвернулась. Она глубоко разочаровалась во всех мужчинах, которые сейчас были рядом. Даже в Глушкове, который не мог умереть по-человечески.

29

Лучше бы вертолет грохнулся рядом с приютом! Последние километры пути превратились в невыносимую пытку. Мы все еле передвигали ноги и в сгустившихся сумерках напоминали призрачные тени, вечно бродящие по пустынным ледникам Эльбруса. Мэд шла первой. Она выкинула все, что можно было: рюкзак с остатками провианта, спальником и кариматом. На твердом насте, где нельзя было пробить тропу, ее шатало из стороны в сторону, будто девушка круто погуляла в ресторане.

Гельмут висел на моем плече, как гусарский мундир, очень сильно хромал и стонал, припадая на больную ногу. Перед заходом солнца я еще раз осматривал его лодыжку. Она посинела и покрылась пятнами внутреннего кровоизлияния. Я мог только приложить к опухоли кусочек льда и туже затянуть эластичный бинт. Нога бедолаги уже не входила в вибрам, и ботинок пришлось выкинуть. Мэд дала ему пару запасных носков, и немец, надев их на больную ногу, скакал полуразутый, обессиленный, измученный, словно это был не Эльбрус девяносто шестого, а Сталинград сорок третьего.

Хуже всего было Глушкову. Наш конвоир умирал на глазах. Он почти безостановочно хрипел, кашлял, часто падал и страшным голосом требовал, чтобы я возвращался и помогал ему подняться. По-видимому, у него была обширная пневмония, и спасти его можно было только немедленным сбросом высоты и ударной дозой антибиотиков.

В двенадцатом часу ночи на фоне мертвенно-белого Эльбруса показался темный корпус Приюта, похожий то ли на полуспущенный дирижабль, то ли на гигантскую утятницу, поставленную вверх дном. В некоторых окошках, больше напоминающих прямоугольные иллюминаторы в самолете, горел тусклый свет.

– Спасатель!.. – тяжело дыша, позвал меня Глушков.

Я посадил Гельмута на снег и подошел к Глушкову.

– Слушай меня, спасатель, – зашептал он, опираясь на мое плечо, но, в то же время, не забывая ткнуть мне в спину автоматным стволом. – Заходить будем не через двери, а через окно. Выбей раму, затолкай туда немцев, а потом подсади меня. Хорошо? Я тебя награжу. Пятьдесят… нет, семьдесят тысяч долларов – это все равно, что квартира в Москве. Договорились?

И вяло похлопал меня по плечу.

Я сделал, как он просил. Только выбивать раму не пришлось, потому как первое окно, к которому я подошел, оказалось вообще без стекла. Гельмута я закинул внутрь ногами вперед, Мэд обошлась без моей помощи. С Глушковым же пришлось попотеть. Ему никак не удавалось держать под прицелом одновременно меня и немцев, уже скрывшихся в черной утробе Приюта, потому он нервничал, капризничал, шипел, как змея, заставляя меня то лезть первым, то пропускать его, а самому отходить от окна на десять шагов.

В конце концов, мы вчетвером оказались в темной и холодной, наполовину занесенной снегом комнатушке, в которой не было ничего, кроме штабеля скелетов от панцирных кроватей. Глушков, не в силах стоять на ногах, сел на него, наставил на нас оружие и стал засыпать. Я не видел его единственного глаза, но было и без того ясно, что чрезмерно осмелевший неудачник стремительно теряет сознание. Мэд, стоящая рядом со мной, толкнула меня локтем, призывая к решительным действиям, но я еще не успел проникнуться идеями Глушкова относительно переходов от одного состояния к другому, и предпочел не ловить пулю лбом, а дождаться естественного финала.

Глушков тяжело вздохнул. Мы напряглись, вслушиваясь и вглядываясь. Это напоминало прощание души с телом. Мы перестали дышать. Прошло несколько томительных секунд, и я уже был готов подойти к Глушкову и сложить его руки на груди, как услышал сухой слабый голос:

– Эй, спасатель… Поди сюда.

Мэд плюнула каким-то коротким словом из глубинного арийского диалекта, Гельмут простонал. Я подошел к Глушкову. Лицо его было в тени, лишь глаз поблескивал в лунном луче.

– Выводи их в коридор, – сказал Глушков. Сделал долгую паузу, набираясь сил. – Подыщи там… комнатку какую-нибудь. Чтоб дверь запереть можно было. И пусть спят…

Я аккуратно подтолкнул упрямую Мэд к выходу. Чем быстрее я найду свободную комнату, тем быстрее она свалится на кровать и уснет.

Первый этаж этого крыла, по-видимому, был нежилым, но я нашел что-то вроде кладовки, в которой было относительно тепло, включалось бра матового стекла и, самое главное, в углу горкой были сложены матрацы и одеяла.

Глушков затуманенным взглядом осмотрел кладовку, кивнул и опустился на пол в коридоре. Прежде чем выйти в коридор и закрыть за собой дверь, я незаметно взял руку Мэд, легко пожал ее и шепнул:

– Уже скоро.

Она ничего не ответила, даже не кивнула и, царапая линолеум "кошками", с трудом донесла себя до горки матрацев, стащила один и упала на него, как убитая.

Я вышел, захлопнул дверь и подпер ее панцирной сеткой.

– Хорошо, – оценил Глушков, сплюнул липкой слюной себе на грудь, размазал рукавом, выпрямился и кивком показал на лестницу, ведущую на второй этаж. – Слышь, спасатель… Если кого встретим – ни слова. Не здороваться… Понял? Ищи комнату. Будем спать