Двужильная Россия - Даниил Владимирович Фибих

С каким живым интересом следил за всеми перипетиями рождения «Снегов Финляндии». Как гордился премьерой (серой и незаметной премьерой, к слову сказать). С какой гордостью в первый мой приезд с фронта сказал, видя на мне «шпалы»:

– Капитан!

Никогда я не забуду своего дорогого отца. Пусть порукой этому будут слезы, залившие стол в блиндаже, где я сейчас пишу эти строки.

Трудно писать в данную минуту о чем-нибудь ином, кроме того, что неотвязно стоит в голове. Но записать нужно, иначе забуду много важного.

Несколько дней назад вернулся с передовой.

Наступление в разгаре. Мы на новом месте. Демянск в наших руках. Но эта победа – условная победа. По существу, немцы сами очистили весь демянский плацдарм, опасаясь повторения Сталинградского разгрома и стремясь увести 16-ю армию за Ловать. Что им и удалось. Попытки нашей 53-й, 1-й Ударной, 34-й и, кажется, 11-й армий перерезать проклятую горловину и полностью окрутить немцев привели лишь к тому, что нам, ценой величайших потерь, удалось взять несколько совершенно сожженных деревушек. Основные силы немцы успели увести.

КП армии перебралось ближе к месту боев. Редакция послала меня туда. Предстояло сделать путь свыше ста километров. Мне повезло. До Игнашовки подбросила редакционная машина, а там, прождав час около будки регулировщика, я уселся на машину, везущую снаряды, и доехал почти до самого места. На дорогах масса войск, артиллерии, танки. Все двигалось на фронт. Шофер, нескладный парень, заехал в сугроб и завяз. Это было в Молвотицах. Я обратился за помощью к танкистам – с горы, от разрушенной церкви, спускалась как раз колонна тяжелых танков. К нам задним ходом подошел танк, взял на буксир и мгновенно вытащил машину на дорогу.

КП расположилось в глубоком овраге, на дне которого подо льдом протекала Средняя Робья. Землянки, домишки, палатки. Знакомые лица. Жуткий жилищный кризис – негде ночевать. Корреспондент «За Родину» Златопольский, приехавшие кинооператоры. Говорят, тут же Кулик, экс-маршал. Генералов вообще много. Я, как и другие мои товарищи, поступил в распоряжение Прокофьева, начальника корпункта.

Москвитин, похудевший и почерневший, ходил героем. Командование танкового полка, где он был, представило его к награде за участие в танковой атаке. Участие заключалось в следующем: Москвитин вскочил в сани, привязанные к танку, идущему в последних рядах, доехал до деревни Извоз, уже занятой нами, там соскочил и стал бродить по немецким блиндажам. Захватил кофе, лимоны, эрзац-бритву, еще какие-то трофеи. Танки тем временем прошли дальше – там попали под артиллерийский огонь. Сидя в траншее, Москвитин переждал обстрел, затем двинулся назад и сообщил командованию о положении. Вот и все. Он сам с подкупающей искренностью рассказывал нам обо всем.

– Чтобы я еще раз пошел в атаку? Нет, хватит.

Смесь авантюризма и расчета. Но тем не менее на груди у него блестит медаль «За отвагу». Хотели было представить даже к Красной Звезде, но армия не дала. На глазах Москвитина один за другим загорались подбитые немецкими снарядами танки. Очень много выведено из строя.

Свыше шестидесяти пленных взято. То-то работы 7-му отделу! Я присутствовал на допросе, который вел Фрадкин. Мы сидели в палатке, обогреваемой немецкой печкой, на КП. Немец в зеленой блузе с напуском, в штанах, спущенных на валенки, шапки нет, вокруг головы намотан зеленый шарф. Рыжеватая бородка, лицо открытое. Ничего специфически «фрицевского». Жил в Силезии, знает немного русский и польский. В прошлом продавец магазина. Сначала назвался беспартийным, потом сам сказал, что член национал-социалистской партии. Вынужден был, дескать, вступить в нее. Как сдался в плен? Очень просто!

– Подошел русский танк. Высунулся из люка танкист, машет рукой и кричит: «Давай, давай». Я бросил винтовку и пошел. Иначе он бы меня застрелил.

Действительно, танкисты несколько человек взяли в плен таким несложным способом.

Интереснее был другой пленный, вернее, перебежчик, но на допросе присутствовать не удалось. Он австриец, коммунист. Принес письмо секретаря комсомольской организации к Дмитрову. Таких перебежчиков было двое. По распоряжению Горохова для них соорудили отдельную землянку. Ровно через час после моего прибытия на КП явился сюда Карлов. Краткое совещание. Военачальник похвалил Прокофьева за работу, выразил свое недовольство Пантелеевым, даже приказал ему вернуться назад в редакцию, а мне поручил дать серию очерков о героях.

Прокофьев направил меня в только что прибывшую нашу армию, 32-ю бригаду. Она была на Волховском фронте, дралась под Синявином.

Большего хаоса и беспорядка, чем в этой бригаде, я не видел. Тылы остались далеко позади, не было боеприпасов и продовольствия, а командование армии требовало немедленно вступить в бой. Все же на день отложили наступление. Тем временем подтащили боеприпасы. Новое горе: никак не могли наладить связь. Бились с этим почти сутки. Комбриг, подполковник Сухоребров, принявший, к слову сказать, меня очень приветливо, ходил мрачный, нервничал, волновался. Командарм крепко распек его, пригрозил даже расстрелом. Все здесь не клеилось и не ладилось. Придали бригаде танки – они сбились с маршрута, стали беспорядочно крутиться и фактически ничего не сделали. Подразделение бригады на поле боя смешалось с боевыми отрядами соседней 380-й дивизии, нарушили систему и порядок, все спутали.

Бойцы по два, по три дня не получали горячей пищи. Уже возвращаясь назад на КП, я встретил на лесной дороге прокурора этой бригады. Трясясь от негодования, он рассказывал о безобразиях в их медсанбате. На поле боя не было видно санитаров, раненые по многу часов валялись, истекая кровью. Прокурор грозился отдать под суд начсандива. Ленинградский писатель Уксусов, с которым я познакомился здесь, рассказывал, что привезенным тяжелораненым целую ночь не оказывали медпомощи. Мы сидели с ним в палатке, среди раненых – они лежали на земляных нарах, как были, в валенках, шинелях, ушанках. Уксусов, симпатичный человек, служит в бригаде простым бойцом и специально пишет историю части. Не завидую я своему собрату.

Питался я эти дни кое-как. Сухоребров, угостивший меня в первый вечер салом, селедкой и стаканчиком водки, сразу же забыл о моем существовании. Конечно, человеку было не до того. Я болтался как неприкаянный, с чувством своей ненужности. Никто из политсостава не обращал на меня внимания. Две ночи я провел в шалаше, где жили бойцы комендантского взвода. Спал на снегу, у костра. Ничего, спать можно, только ноги стынут, даже в валенках! Во время сна сжег рукавицу, которой прикрывал от жара лицо. Рукавицы принадлежали Рокотянскому. Отсюда перебросили меня в 380-ю дивизию, тоже впервые влившуюся в нашу армию.

Предварительно, вернувшись на КП, побывал на совещании политработников! С докладом о задачах пропагандистов выступил