Страга Севера - Сергей Алексеев

— Тебе чего, кровать не понравилась? — возмутилась казачка. — Да на ней сам Клепа спал. И ничего! Только покряхтывал!

— Клепа — это друг наш, — охотно пояснил казак-богатырь. — Композитор. Как на балалайке играет! Оркестр! Мы сидим и плачем!

— Простите, я обманул вас, — признался Мамонт. — Я действительно ищу женщину. Но… у нас нет никаких отношений.

Хозяева враз замолчали, как-то виновато переглянулись.

— Обманул? — с какой-то тоской спросила казачка.

— Да, простите меня…

— Всё равно помочь бы, — пользуясь паузой, проговорил казак. — В нашем подъезде…

— Обрисуй, что за баба? — в упор спросила его жена.

— По всей вероятности, одинокая, лёгкого поведения. Приезжает на белых «Жигулях», — начал было Мамонт.

— Всё ясно! — бросила она и, потеряв интерес, отправилась на кухню. — Ну чаю-то попьёшь?

— Кто это такая? — спросил казак.

— А ты сразу — кто такая! — передразнила его жена. — Сиди, мухомор!

— Нет, правда, кто?

— Да сучка эта! За которой кобели-то табуном ходят!

— Это которая иностранцев возит?

— Будто иностранцы — не кобели!..

— У неё тут квартира пустая стоит. Матушка недавно умерла, — пояснил казак. — Иногда появляется.

— И ты тоже кобель! — вдруг сказала она мужу.

— Мать, я не по этой части, — благодушно протянул тот. — Я по электрической.

— Сейчас есть кто-нибудь в её квартире? — спросил Мамонт.

— Нет, сегодня пусто, — заверил казак. — Несколько дней пусто.

— А ты-то откуда знаешь? — подозрительно спросила жена.

— Дверь немазаная! — отпарировал он. — Скрипит, как телега, на весь подъезд. Я во сне даже слышу.

— Ладно, садитесь чай пить, — сказала казачка. Чашки с чаем затерялись среди больших тарелок с крупно нарезанным салом, солёной рыбой, варёной картошкой, луком и яблоками в вазе. Эта простая пища неожиданно пробудила у Мамонта зверский аппетит.

— Ешь, станичник! — радовался хозяин. — Всё с Дона. Я рыбу сам ловлю и сети сам вяжу. Нажимай, есаул!

— Вина у нас нет, — предупредила хозяйка. — Мой пить бросил.

— Спасибо, я за рулём, — сказал Мамонт. — А где же она сейчас живёт?

— Кто, сучка-то эта? — Красавица казачка посмотрела так, будто вывернула Мамонта наизнанку. — А зачем тебе она?

Придумывать легенды не имело смысла, да и стыдно было изворачиваться перед этими людьми.

— Вражина один у неё прячется, иностранец. Достать бы мне его нужно.

— Кто он такой? — поинтересовался казак.

— Есть такая организация — Интернационал…

— Значит, красный! — заверил тот. — Большевик. Рубать их, гадов!

— Сиди, рубака, — отмахнулась жена. — А эта стервоза живёт где-то на Рокотова. Квартиру там купила. Вроде Жига её фамилия, а зовут Галька.

— Жуго, а не Жига, — поправил муж. — Галина Васильевна.

— Нашёл Васильевну!.. Мурзика вымыл? — вдруг спросила она грозно. — Иди и мой! Да хорошенько, чтоб блестел!

Казак крякнул, улыбнулся и пошёл в ванную.

— Мурзик — это котёнок? — чтобы поддержать разговор, спросил Мамонт.

— Да нет! — засмеялась красавица. — Коня себе купил!

— Коня?..

— Ну! — отмахнулась она. — Да такого, что между ног проскакивает. Пони называется. А видом — жеребец!

Мамонт поблагодарил и начал собираться. Из ванной доносились властные окрики.

— Стоять! Стоять, я сказал! Мурзик, стоять! Ухо отгрызу!

— Иди провожай станичника! — окликнула его жена. — И оставь Мурзика в покое. Сама вымою. Он у меня будет стоять!

Казак появился обрызганный водой с ног до головы, босой, с засученными шароварами.

— Звони, если что, — он назвал номер телефона и прошептал: — Я за квартирой присмотрю, дверь буду слушать… Эх, и песен не попели!

Впервые после возвращения в Москву Мамонт шёл по улице и беспричинно улыбался. Надежда была призрачная: следовало ещё отыскать эту женщину на улице Рокотова, и неизвестно, там ли сейчас Кристофер Фрич. Однако после казачьего дома ему вдруг стало хорошо и спокойно. В их суматошной и буйной жизни скользила радость и реальность бытия.

Потом его радовал мощный и устойчивый «Линкольн», которому везде уступали дорогу. Пусть не из уважения, а из боязни поцарапать дорогую машину, за ремонт которой не расплатишься, но и в этом что-то было. Мамонт выехал на Профсоюзную, стал в скоростной ряд и приготовился катить до самого Ясенева. Предчувствие удачи нарастало за каждым перекрёстком. На пересечении с улицей Гарибальди он попытался нажать, чтобы проскочить под жёлтый свет, и в последний момент понял, что не успеет. Тяжёлый «Линкольн» имел хорошие тормоза, однако Мамонт остановил его лишь на пешеходной «зебре». Хотел сдать назад и опоздал: почти вплотную к бамперу пристроился «Нисан-патрол». Поток людей, устремившийся по переходу, вынужден был обходить раздражающий роскошью автомобиль. Кто-то пнул, кто-то стукнул кулаком по капоту — Мамонт извиняюще разводил руками, дескать, простите, люди добрые.

И когда невысокий мужичонка плюнул на машину и погрозил кулаком, он тоже сделал жест извинения. Но вдруг этот человек остановился и, развернувшись, пошёл к водительской дверце. Мамонт надавил кнопку опускания стекла — хотел извиниться персонально, однако услышал восторженный крик:

— Мамонт! А-а, Мамонт! Я узнал вас!

Мамонт поднял стекло и отвернулся. Как назло, вереница пешеходов не кончалась и томительно долго горел красный свет.

— Русинов?! — блажил этот невзрачный, плохо одетый человек. — Ну, что ты морду воротишь, а? Разбогател, гад, не узнаёшь? Опять в начальниках?.. Русинов?! Вы поглядите, какая машина? Какое авто!

Он начал стучать по машине — люди, обтекая её, оборачивались, вглядывались в лица. Светофор будто заклинило.

— Мамонт! Я узнал тебя! Открывай двери! Это же я, Носырев! Помнишь? Гипербореец… Русинов? Саша?! Полковник Русинов?!

Прохожие замедляли шаг, останавливались…

Мамонт выключил фиксатор задней двери, потянул защёлку на себя. Гипербореец ворвался в машину, повалился на сиденье, тараща глаза.

И наконец загорелся жёлтый свет…

Замкнутое пространство машины не позволяло выразить ни чувств, ни эмоций целых три часа. Отчего-то все сидели как на иголках, и это странным образом развлекало Арчеладзе. Воробьёв был за рулём, но за дорогой следил невнимательно, поминутно вертел головой, и было непонятно — то ли от интереса, что происходит на заднем сиденье, то ли укачивал постреливающий нерв зуба. Нигрей был рядом с ним и тоже не находил себе места: оглядка назад у него стала навязчивым движением. Он поворачивал себя всякий раз лицом на дорогу, однако в течение трёх минут его тело — плечи, колени, голова — само по себе ориентировалось на начальника.