Анна Павлова. "Неумирающий лебедь" - Наталья Павлищева

Гастроли, разъезды, репетиции и… истерики продолжались. Новичкам в труппе объясняли, что истерики мадам после каждого выступления вовсе не связаны со сквозняками или неровностями пола, просто она так приходит в себя.

А очередная прилюдная пощечина господину Дандре? И это неудивительно, сначала будут пощечины, крики, битье дорогого фарфора… а потом они помирятся, Анна Павловна будет просить прощения и кричать на прислугу, запрещая той чистить обувь Виктору или заваривать ему чай.

– Почему?!

– Считает это своей не только обязанностью, но правом.

– А почему господин Дандре это терпит?

«Ветеран» разводил руками:

– Любовь…

Они были еще молоды и не знали того, что знал он.

Любой актер, не важно, драматический, оперный или танцор, если играет «на все сто», то есть эмоционально подчиняясь роли, копит для нее неимоверное количество сил. Не столько физических, сколько эмоциональных. Еще тяжелей актрисам, особенно балетным, особенно таким, как Павлова.

Умирая на сцене каждый вечер, каждый вечер следом надо и возрождаться. А Анна каждое выступление заканчивала «Лебедем», которого почему-то быстро прозвали «Умирающим», хотя ни Сен-Санс, ни Фокин, ни сама Павлова это в виду не имели.

Ее танец требовал неимоверного напряжения сил не только в «Лебеде», Анна все танцевала на пределе человеческих сил и возможностей, не технических – душевных. Иначе не была бы Павловой.

Иногда, когда этот предел переступала, например, в «Жизели», в конце даже сразу на поклоны не выходила или не выходила совсем – артисты вынуждены были давать ей немного отлежаться прямо на сцене, а потом просто уносили за кулисы.

И вот эту энергию нужно было как-то восстанавливать либо сбрасывать.

В Америке врач предлагал Павловой соответствующие препараты, в те времена очень модные. Однажды она даже попробовала, но быстро поняла, что это путь в никуда, и отказалась. Виктор предложил другое:

– Ты можешь побить посуду, как дома в Петербурге.

И Павлова била. Выплескивала, сбрасывала лишнее, что могло привести не только к серьезному нервному срыву, но к удару или психическому заболеванию. Разве не из-за невозможности такого вот выброса ушел в себя и стал невменяемым талантливейший Вацлав Нижинский? Да мало ли примеров? Фарфора не жаль, если это помогает сбросить напряжение.

А что до мнения окружающих, что мадам истеричка, то они когда-нибудь поймут, если, конечно, способны понять хоть что-то.

Но постепенно Анна переключилась с фарфора на самого Дандре. Звонкая оплеуха в присутствии членов труппы, безобразные скандалы (он старался подбирать в труппу тех, кто не понимал по-русски), истерики, а потом слезливые в лучших мелодраматических традициях примирения, мольбы о прощении, обещания чистить обувь и заваривать чай.

Когда мирились, и обувь была почищена отвратительно, и чай успевал остыть, поскольку хорошей хозяйкой Анна не была и в прежние годы, не ее это стезя.

Он все прощал и со всем мирился. Любовь? Да, конечно, но постепенно даже больше любви Виктором двигало понимание, что рядом с ним бриллиант, равного которому нет и не скоро появится. Дандре прекрасно видел, как страдает сама Анна от этих выпадов, как тошно бывает ей от самой себя. Иногда ее требовалось от самой себя даже защищать, и это было самым трудным.

В порыве раскаяния Анна могла работать у палки сутками, рискуя сорвать мышцу или перетрудить сустав. И останавливать ее в этот момент было смертельно опасно – начиналась истерика. Виктор не осуждал, понимая, чем это вызвано, он знал, что в таком случае лучше, как ребенка, отвлечь другим, обсуждая новые постановки, подбрасывая идеи.

А она ведь все понимала, видела его уловки, его терпение, даже начало собственной истерики замечала, и вовсе не желала истерить и переходить на крик, но остановиться уже не могла. Иногда развитию истерики способствовало именно поведение Виктора, его спокойствие и готовность принять любую пощечину.

– Почему ты никогда не ударишь меня в ответ? Почему ты все терпишь?! Считаешь меня истеричкой, не способной сдерживать эмоции?!

– Аннушка, не думаю, чтобы их следовало сдерживать. Только постарайся не кричать при людях.

Его понимание и спокойствие злили едва ли не сильней всего прочего, потому что в результате Анна сознавала себя беспомощной и подвластной.

Это был замкнутый круг, выход из которого Виктор видел только в работе, постоянной смене мест, впечатлений, идей. Чтобы не сорвать резьбу, иногда бывает полезно что-то отпустить, потом дожать еще, снова отпустить и докрутить покрепче. Дандре дожимал, а нужно было всего-то дать отдых.

Анне был смертельно необходим отдых, но не на курорте среди толп ленивцев, не в модном ресторане, где узнавали и спешили за автографом, не на чужом спектакле. Нужно было увезти ее на необитаемый остров, в хижину в лесу, высоко в горы, чтобы побыла сама с собой и успокоилась.

Дандре иногда подумывал о таком повороте дел, но боялся, что без работы даже на короткое время Анна вовсе начнет психовать.

Он ошибался, и эта ошибка оказалась роковой…

Устала, смертельно устала. Анна чувствовала себя настоящей рабыней, это в сто раз хуже театрального рабства, там хоть можно отговориться болезнью, хотя никогда такого не делала. Нет, однажды было – когда после бунта в октябре 1905 года недоставало сил выйти на сцену в «Жизели», Теляковский пошел навстречу и заменил балет оперой. А сейчас и этого сделать не может – если откажется от выступлений Анна Павлова, останется без дел и денег вся труппа.

Предстояло очередное мировое турне.

Прошли те времена, когда она не могла дождаться новых впечатлений, торопилась увидеть дальние страны, показать свое творчество и чему-то научиться, когда впитывала новую культуру, особенно танца, как губка впитывает воду. Жадничала, не зная покоя и стараясь научиться всему, переделывала старые танцы и целые балеты, ведь индусы выглядят и танцуют совсем не так, а египтяне вовсе не похожи на пародии в «Клеопатре»… Каждая культура раскрывала какие-то свои тайны, обогащала.

Но всему есть предел, и Павлова до него дошла. Нельзя за десяток лет познать все, объехать каждый уголок, всему научиться и все привнести в свой танец. Особенно если безостановочно гастролируешь и времени на размышления просто не остается – успеть бы на очередной поезд, не проспать свою станцию, не свалиться от усталости.

Конечно, теперь уже не было гастролей, когда переезды случались каждую ночь, а утром они даже не понимали, в каком городе находятся. Дандре стал лучше планировать перемещение и силы, но все равно переезды давались все тяжелей.

– Старею? – кокетничала она сама с собой. Попробовал бы произнести это кто-то другой!

Дандре тоже устал быть мальчиком для битья, сносить насмешливые взгляды кордебалета и горничных, но еще больше слезливые примирения после скандалов. Он тоже хотел отдыха и незаметно находил поводы хотя бы в пределах Европы оставаться одному. Нет, Виктор не изменял, даже в мыслях этого не было, он любил Анну и, когда бывал вдали от нее, страшно переживал: все ли так, удобно ли ей, хорошо ли все организовано.