Самое ценное в жизни - Татьяна Герцик

– Элита! У нее, кстати, тоже. Прекрасно! Жену специально подбирали по группе крови? Мы сейчас тут у вас суперэкспрессно возьмем кровь на анализ, а потом сделаем прямое переливание. Кубиков триста, не больше. Не против?

Владимир сразу оживился, почувствовав себя гораздо лучше. Действовать – это по нему.

– Куда идти?

Через два часа Татьяна тихо спала в одноместной палате, изнемогшая, но счастливая. У стены на узкой кушетке лежал Владимир, впервые с октября прошлого года провалившийся в глубокий спокойный сон.

Владимир внимательно слушал указания лечащего врача, вдумчиво кивая в нужных местах. Олег Викторович, не доверяя дырявой памяти бледного от волнения папаши, во второй раз повторял перечисленные в выписке рекомендации:

– Первое и самое главное – не сидеть, пока не разрешит врач! Кормить лежа! Не напрягаться! Ничего не поднимать, даже ребенка! Не охлаждаться! Не простужаться! Ни снизу, ни сверху! Одеваться тепло, но не кутаться! – Сурово посмотрев на мужчину, подчеркнуто строго добавил, явно не доверяя его выдержке: – Никакой половой жизни до разрешения врача! – Владимир раскаянно потупился, будто уже был виноват в подобной несдержанности. – Обязательно высыпаться, а то не будет молока! – Дальше Олег Викторович несколько призадумался. – Да, патронажная сестра ходить, конечно, будет, но вот к гинекологу вам придется…

Владимир властно перебил:

– Не придется! Сама придет! Не так уж далеко мы живем от поликлиники.

Олег Викторович скептически прищурил бровь.

– А вы кем работаете?

– Управляющим.

Врач понимающе протянул:

– Комментарии излишни…

Собеседник подтвердил:

– Вот именно! Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме.

– Это хорошо. Значит, за пациентку можно не беспокоиться. Заберете завтра?

Владимир нетерпеливо пообещал:

– Конечно. И так пролежали три недели.

Олег Викторович задумчиво прокомментировал:

– Ну, что вы хотите, роды были и не сказать, чтобы тяжелые, но вот последствия не очень удачные. А повезете как?

– Возьму машину жены, Пежо, внедорожник, машинка комфортабельная. Опущу заднее сиденье, получится неплохая постель. Довезу нормально, не беспокойтесь!

На следующий день ему вручили голубой сверток с недовольным малышом, сморщившим от яркого света уже нормального цвета носик, выдали слабенькую и бледненькую Татьяну. Патронажная сестра, которой он вручил большую коробку шоколадных конфет и торт, поднесла к машине сынишку, а он, не доверяя Таниным слабым силам, осторожно вывел ее на улицу, крепко придерживая за талию. Уже то, что она не протестовала, сказало ему, как она измучена.

Она остановилась у машины, пьянея от свежего воздуха и солнца и не веря своим глазам. На улице вовсю бушевала весна, на больничной клумбе цвели и дурманяще благоухали белые цветы медовой травки, асфальт был сухим и чистым. Вдохнула сладковатый запах и слегка пошатнулась от внезапного головокружения. Владимир поддержал спутницу, сноровисто открыл заднюю дверь и осторожно помог ей забраться на уже разложенное сиденье. Устроил сынишку рядом и поблагодарил медсестру за помощь.

Татьяна прилегла на широкое сиденье, положила руку на сверточек рядом с собой и в изнеможении прикрыла глаза. Мучила слабость. Отчаянно хотелось спать. В полудреме ей несвязно подумалось, что одной ей все равно не справиться и придется звать на помощь маму. Но удастся ли той взять отпуск? У нее такой строгий начальник.

Машина мягко покачивалась, как колыбель, и она невольно задремала. Открыла глаза, когда за окнами мелькал уже знакомый пейзаж Охлопково. Спорить не было сил, но она всё же упрямо сказала:

– Зачем ты везешь меня к себе?

Он покосился на нее и ласково, но с оттенком вины ответил:

– Тебе со мной будет гораздо лучше. И поправишься быстрей – свежий воздух, натуральные продукты. И мне гораздо сподручней будет и за тобой ухаживать, и за делами в хозяйстве приглядывать. Я хоть и взял отпуск на три месяца, но дела все равно не бросишь. Есть вещи, которые могу решить только я.

Она не поверила.

– А кто же тебя так надолго отпустил?

Он пренебрежительно объяснил:

– Да я сам себя отпустил. Управленцы пытались, правда, возражать, но я им напомнил, что девяносто пять процентов акций нашего акционерного общества у меня. Так что, по сути, я его владелец. И пора им отрабатывать свой, весьма увесистый, кусок хлеба. Основные вопросы буду решать я, а вот за свои направления отвечать они. А иначе зачем их держать? Они раньше не очень понимали, что фактический хозяин здесь – я, и работают они на меня. И уволить я их могу в любой момент. Зато сейчас хорошо это прочувствовали.

Он снова представил вытянутые лица мужиков, когда он после долгих препирательств о незаконной продолжительности его отпуска растолковал им разницу между хозяином и наемными работниками. Сразу все замолчали.

Татьяна хотела запротестовать, гордо заявив, что ей не нужна нянька, даже немного приподнялась на локте, чтобы слова звучали внушительнее, но тут низ живота опять резануло, как ножом, и она, закусив губу, осторожно легла обратно. Не время отстаивать мнимую свободу. Вот окрепнет немного и вернется с малышом к себе, в городскую квартиру.

Подъехали к дому. Владимир помог ей выбраться из машины. Сделал он это на редкость просто: сгреб в охапку и достал из салона, как ребенка. Не отпуская на землю, занес в дом, помог снять плащ и вернулся за сыном. Пронес его в спальню и уложил в кроватку. Убаюканный долгой дорогой, тот даже не проснулся.

Татьяна плавно и медленно, как сомнамбула, стараясь не делать резких движений, прошла следом. Он с сочувствием посмотрел на ее бледное лицо с капельками пота на лбу. Заметил, как на висках проступили голубые вены, как задрожали руки. Она боком, боясь нового приступа боли, легла на кровать.

Владимир осторожно распеленал малыша. Тот недовольно почмокал, но глазки не открыл. Папашка прошел на кухню и негромко зазвенел посудой. Через двадцать минут принес поднос, уставленный тарелками.

Татьяна одним глазом с неудовольствием посмотрела на еду. Куриный бульон с клецками и яйцом. Творожная запеканка. Стакан какао. Тонкие ломтики белого подсушенного хлеба. Она поморщилась. Есть не хотелось совершенно.

Он посмотрел на ее кислую физиономию и взял в руки ложку. Подложил ей под голову подушку и стал кормить, поднося ко рту ложку и насмешливо предлагая: ну, за сына, за папу, за маму, за сестру.

Она кривилась, но, боясь разлить еду по кровати, покорно глотала. Наконец тарелки опустели, она обессилено откинулась на подушку, устав и от дороги, и от сытной еды, но тут раздался такой вопль, что они оба подпрыгнули.

Отец быстро взял буяна на руки.